Сначала он поставил пчелиные ульи в саду прямо напротив дома, но пчелы стали жалить всех домочадцев, и он перевел пчельник подальше от дома. В лесу за речкой Воронкой в полутора верстах от дома среди яблонь, которые когда‑то здесь пытался сажать его отец, Лёвочка поставил ульи и соорудил избушку. Изучал пчелиную жизнь, погрузившись в специальную литературу, в общем, все его мысли были о пчелах, он позабыл весь мир, все лето говорил только о пчелах.

Соне приходилось ежедневно преодолевать по три версты — от дома до пасеки и обратно, когда она приносила мужу завтраки или обеды. Общались записочками, где речь шла все о том же — об ульях, рамках, роях… «Соня! Два отроилось. Когда отделаешься дома, пришли мне жаровенку и воск, и за мной пришли лошадь и полотенце перед обедом». Соне порой казалось, что из‑за пчеловодческой страсти мужа ее одиночеству не будет конца.

Изо дня в день Лёвочка пропадал на пасеке, ходил с обнаженной головой, и пчелы его не кусали. Он показывал Соне, как пчелы носят «калошки», — что‑то желтое на задних лапках. «Приеду, смотрю, Л. Н. с сеткой на голове что‑то делает с пчелами и тотчас же начинает мне рассказывать, как он сажал рой, как крупную пчелу — матку с маленькими крылышками он едва мог усмотреть, и она тяжело вползала в улей. Или скажет: «Посмотри, послушай, как гудят трутни…» И кроме пчел ничто уже не интересовало его в жизни».

Муж постоянно советовался с женой: «Благодарствуй за твои распоряжения и с пчелами, и с коровами, — это прекрасно. Нынче я в Петровском — Разумовском купил телку по третьему году за 50 рублей. Тотчас по получении этого письма вышли в Москву мужика (получше, — Василья, я думаю), и женщину (не поедет ли нянина дочь?), чтобы привести ее. Ежели не поедет, то послать другую дворовую женщину, нанять; или Иван шорник не поедет ли? Телка прелестная и никогда не водилась. Страшно, — чтобы не заморили ее, и потому одному мужику или двум мужикам нельзя поручить. Это трудно решить, и ты мне прости, что я задаю тебе такую задачу: но как‑нибудь, общим советом, устройтесь» (20 июня 1867 года).

Соня не позволяла себе сибаритства и лени. С утра до позднего вечера находилась в заботах и хлопотах по хозяйству. Она старалась сохранить подлинный облик Ясной Поляны, порой мало задумываясь об этой своей миссии. Просто ощущала родство своей семьи с ее далекими предками, когда‑то жившими в этой усадьбе. Говорят, много счастья — мало дела. Соня так уже не думала. У нее получалось быть переписчицей, женой писателя, матерью, «старшей дочерью мужа», хозяйкой дома. Так поэтичность ее натуры удачно соединилась с практичным инстинктом, а чувство красоты дополнилось еще и пользой.

Соне все‑таки пришлось выбирать между кабинетом мужа и детской. Она прекрасно понимала, что переписывание Лёвочкиных рукописей давало ей многое, что позволяло ей жить и думать его мыслями, раздвигало сферу ее возможностей, одаривая новыми эмоциями. Но все‑таки чему же отдать предпочтение? Кабинету или детской, стать женой писателя или матерью — наседкой? Эта дилемма оказалась для нее разрешимой. Она успевала всюду, часто жертвуя своим досугом и развлечениями, во многом ограничивая себя ради общения с мужем или с детьми.

В Соне идеальная нянька таланта благополучно уживалась с матерью — наседкой. С утра до ночи она постоянно находилась на ногах, не зная покоя даже ночью, и частенько, лежа под одеялом, думала о том, как помочь ребенку или как получше подготовиться к переписыванию очередной порции рукописей мужа. Она несла свой крест стоически. Порой сама поражалась, сколь она вынослива и сколь не принадлежит самой себе. Ей постоянно приходилось думать то о поносе одного ребенка, то о высокой температуре другого. Муж же в это время нарочито отстранялся от детской, и так длилось почти два года. Он даже придумал что‑то вроде теории, разделив всех женатых мужчин на две категории: одну составляли страстные охотники, не любившие «baby», а другую, напротив, — обожатели маленьких детей. Лёвочка наслаждался общением с детьми только после достижения ими двухлетнего возраста. Таковым было его отцовское мышление.

А Соня всегда мечтала иметь много детей, в этом она видела свое главное призвание и предназначение. Поэтому и готовила себя исключительно к такой жизни, доказав на деле, что «результат брака — дети». Уже с нежного возраста она представляла себя в роли матери, когда играла в куклы. Она помнила, как ей нравилось опекать своих младших братьев. Не случайно свое будущее она с ранних лет видела в детях, лишенных каких‑либо «гадостей».

Соня постоянно находилась с детьми, получая от них «столько жизни»! Она понимала ее как непрерывную череду «родов, беременностей и кормления». Именно такая жизнь, наполненная постоянно рождавшимися младенцами, воспринималась ею как подлинная, которую она никогда бы не променяла на другую. Соня не сожалела о прошедшем, радовалась настоящему, воспринимала настоящее как проекцию на будущее, то есть с детьми, которых она любила больше, чем своих родителей и братьев. Она конечно же понимала, что в основном от ее любви к своим детям будет зависеть, какими они станут, повзрослев. Ведь как говорил ее Лёвочка, «чем больше любила — деятельно любила — мать, тем дитя лучше». Не поэтому ли все великие люди — любимцы матерей? Соня щедро одаривала своих детей любовью, нужной им как воздух и тепло.

Двенадцать лет сплошной беременности убедили ее в том, что только в материнстве заключался ее самый главный ресурс. Когда Соня в очередной раз находилась в интересном положении, то имела на мужа исключительно сильное влияние. Ей всегда было грустно без детей, как, впрочем, и без Лёвочки. Она мечтала о шумной жизни, наполненной детскими голосами. Ей казалось, что только такой мир, сотворенный ею в Ясной Поляне, может стать своеобразной крепостью, способной защитить ее от возможных удалений от нее мужа. Только благодаря детям он всегда будет с ней. Размышляя о жизни мужа, такой разнообразной, Соня поняла, что только чувство настоящего отцовства, ему пока неизвестное и неиспытанное, теперь может оказаться для него весьма вдохновительным.

Лёвочка не раз внушал ей, что вся романтика брака на самом деле очень проста. Она целиком сводится к рождению и воспитанию детей. В этой связи Соня вспоминала об упрощенной любви Пьера и Наташи, так мастерски описанной ее мужем в романе «Война и мир», в котором он обобщил и свой жизненный опыт, возведя его до вселенских размеров. Поэтому Соня тем более не представляла себе семейной жизни вне детской, и это, по мнению Лёвочки, было «по — божески». Даже слишком трудные ее первые роды, омраченные сплошными страданиями, не сломили Сониных намерений стать первоклассной матерью — наседкой. Она ждала свои первые роды 6 июля 1863 года, но ребенок родился раньше, возможно, из‑за ее падения на лестнице. Поэтому детское приданое, приготовленное ее матерью, не поспело к родам вовремя, потому что находилось в дороге. В ночь с 26 на 27 июня Соня почувствовала себя очень плохо, и ей показалось вначале, что это из‑за съеденных ею ягод, но опытная акушерка Мария Ивановна Абрамович торжественно объявила мужу: «Роды начались». Спешно внесли люльку, очень неудобную, выполненную яснополянским столяром из липы. Не оказалось даже пеленок под рукой, и новорожденного спешно завернули в ночную сорочку Лёвы и ее длинными рукавами запеленали ребенка. В ожидании приданого быстро сшили для Сережи простынки. К ужасу Сони выяснилось, что поблизости не оказалось и няни, потому что муж потребовал от нее, чтобы она сама «ходила» за ребенком. Ей было грустно оттого, что Лёвочка долгое время не брал сына на руки, объясняя это своей робостью. Долго не называл сына по имени, обращался к нему то как к Фунту, то как к Сергулевичу, громко чмокая при этом губами.