– Не надо, – поморщился старший сержант, – он уже без памяти.

– Ранило, тёзка?

– Перевяжи! – Ванитов, отвернувшись в сторону, сунул окровавленную руку другу – не хотел видеть раны.

Схватка уже закончилась. Она заняла всего несколько секунд. На снегу валялись перевернутые мотоциклы, у некоторых ещё продолжали крутиться колёса – киношный кадр, почему-то в кино всегда, когда сбивают мотоциклистов на ходу, у опрокинутых «харлеев» и «БМВ», лихо посверкивая спицами, крутятся колёса.

Мотоцикл с коляской, который вёл седобородый душман в маньчжурском малахае, совершил два круга и, ткнувшись передний колесом в опрокинутую «хонду» с мятым бензобаком, остановился и заглох.

Совсем рядом с собою Ванитов увидел встревоженные тёмные глаза Бессарабова, в уголках красных вспухших век застыли маленькие слёзки.

– Больно? – спросил Бессарабов, но старший сержант не услышал его – всё утонуло в грохоте четырёх вертолётных двигателей, Ванитов видел только, как шевельнулись потрескавшиеся жёсткие губы, и по движению их понял вопрос.

В нём возникла нежность к этому человеку, заставила его благодарно сморщиться, втянул сквозь зубы сухой чистый воздух.

– Братка! Брато-ок! – прошептал он.

– Больно? – снова спросил Бессарабов.

– Нет, – соврал Ванитов. На самом деле было больно, пуля выдрала часть мяса с ладони, обжарила рану, Ванитов снова втянул сквозь зубы холодный воздух, словно им мог остудить горящее нутро, подуть на рану, снять с неё боль.

– Как же это он тебя?

– Сплоховал, – покрутил головой Ванитов. Современный патрон – особо сильный патрон, не тот, что был пятнадцать лет назад, человек ныне иногда умирает от неопасного ранения по касательной – слишком бывает силен болевой шок.

– Укол делать нужно?

– Нет!

– Ничего, ничего… – засуетился, зачастил Бессарабов, – до свадьбы всё заживёт. Не самая опасная рана! Бывает хуже, бывает, пуля попадает в другое место.

– Например, в глаз, – мрачно выкрикнул Ванитов. – Входное отверстие в глазу, выходное – в затылке. С таким ранением неудобно лежать в госпитале – никакую сестричку не околдуешь.

Пока он говорил – Бессарабов успел перевязать его – ловкий был парень, всё умел делать быстро.

Только сейчас обратил внимание Ванитов на мотоциклетную люльку, на то, что в ней находится что-то громоздкое, твёрдое, обо что Ванитов отбил колени, завернутое в красное атласное одеяло.

Хоть и было больно Ванитову, а он присвистнул – вполне возможно, в этом одеяле находилось то, из-за чего мотоциклисты и открыли стрельбу.

– Тёзка, свяжи этого гада, – сиплым, пробитым дрожью голосом попросил Ванитов: было больно, но колоться не нужно – он боялся всяких обезболивающих уколов, в них были наркотики, а наркотические вещества он не признавал. Никакие. – Бабай сейчас очнётся.

– Пусть! Да только поздно уже будет, – сплюнул на снег Бессарабов. – Знатный пленник. Толстый! Если по весу сдавать – за двоих сойдёт.

Поднявшись на ноги, Ванитов подковылял к мотоциклу с люлькой, подцепил здоровой рукой одеяло, попробовал выдрать из коляски – не подучилось: одеяло было надёжно подоткнуто под большой твёрдый футляр, как под дорогого, горячо любимого младенца. Пальцами Ванитов провёл по краю коляски, стараясь подцепить угол одеяла, скоро нашёл его, зажал в руке, будто свиное ухо, с силой дёрнул.

Рывок проколол его тело, кости пробило болью, в ушах зашумело, Ванитов в горячке ещё не осознал, что ранен, а может быть, и осознал, но не до конца – перед глазами ползла слепая пелена, накрывала долинку с перевёрнутыми мотоциклами и работающими вертолётами, из неё выступали люди, какие-то двигающиеся угловатые предметы, которые Ванитов раньше не видел, потом эти предметы исчезли, и старший сержант снова рванул на себя одеяло.

Толстый атласный цветок нехотя выполз из люльки, лёг на снег.

– Душкам на упокой, – морщась от боли, пробормотал Ванитов, – чтобы теплее было лежать.

В удлинённой аккуратной люльке на мягкой подстилке лежал футляр, перекрученный тягучим сыромятным ремешком, не боящимся влаги, хотя можно было вполне обойтись без сыромяти – у футляра имелись надежные защелки.

– Что это? – Бессарабов подскочил к люльке, тут же перевёл взгляд на перебинтованную руку Ванитова. – Не сильно я тебя затянул?

– Нормально!

– Укола не надо?

– Ещё раз говорю – не надо.

– Что это? – снова задал вопрос Бессарабов.

– Труба для исполнения басовых партий, – мрачно прокричал Ванитов, – списана в одном из оркестров по ту сторону границы.

– Среди зелёных долин Пакистана?

– Ага, Пакистана, – подтвердил Ванитов и бережно прижал к себе закутанную бинтом культю – рука походила на ампутированный обрубок и это неприятное сходство заставило Бессарабова отвести глаза, вызвало щемящее чувство тревоги, он простуженно шмыгнул носом и никак не отозвался на слова Ванитова: – А вдруг в этом сундуке спрятано то, ради чего мы все суетимся? – и когда Бессарабов не отозвался, ткнул его локтем в бок, сплюнул розовую слюну. – Рот полон крови! – ногой Ванитов потыкал в бок люльки.

– А если заминировано?

– Не узнаю я тебя, тёзка, – Ванитов сжал зубы – а ведь с рукою может быть худо, ещё две минуты назад такой боли острой, костёрной, злой не было, а сейчас его простреливало насквозь – лишь только дырки не появлялись. – Не боись! Не будет эта тетя свой мотоцикл минировать, – он оглянулся на седобородого. Тот лежал, не двигаясь – оглушён был надёжно.

По правилам, конечно, надо бы люльку показать сапёрам, но сапёров в группе не было, а те, кто полетел с Денисовым на свободную охоту, сами немного смыслили в сапёрном деле. По сапёрным правилам музыкальный инструмент этот, как всякий незнакомый предмет, надо было поддеть кошкой либо накинуть на него петлю и, отойдя на безопасное расстояние, сдёрнуть с места – если под ним мина, она немедленно хлопнет, но тогда будет уничтожен и музыкальный инструмент. Тьфу! Ванитов снова отплюнулся розовой слюной.

К чёрту все правила! Долинка дрогнула перед Ванитовым, покрылась нехорошим угарным дымом, в ней засверкали красные сполохи, похожие на редкие сказочные цветы, он, борясь с самим собою, со стреляющей болью, рассаживающей ему ладонь пополам, выдернул футляр из люльки. Под футляром не оказалось никакой мины – не будет же душман минировать самого себя Ванитов бросил футляр под ноги, одной рукой расстегнул застежки.

И опять в голове возникло холодное, опасливо-расчётливое: ведь и сам футляр может быть заминирован, ибо дура, что в нём находится – оружие. Может быть, даже то самое… секретное. В незнакомом футляре лежало невесть что: гранатомёт – не гранатомёт, базука – не базука, миномёт – не миномёт, это было ни на что не похоже; действительно, дура, покрытая лаком, блестящая, с лупоглазым несимпатичным оком, с никелированными кольцами, обжимов, с аккумулятором, украшенным фирменной фабричной этикеткой.