Потому так и перекосился седобородый, обвял лицом, а глаза сделались варёными, осклизлыми, будто у солёной рыбы, белыми – испугался зелёный, что душа его не дотелепает до рая. Также страшна бывает для душмана смерть от собственного оружия, этого правоверный тоже боится.

– Ну! – прикрикнул Ванитов.

Седобородый заплакал.

– Отпусти-и-и… Всё скажу!

Ванитов стянул с его головы пакет, вновь ткнул носком ботинка в футляр.

– Что это? «Стингер»?

– Страж неба-а, – дрожащим, плачущим голосом проговорил седобородый, просел в теле.

Бессарабов подхватил его под руку, поддержал, тряхнул, чтобы душман держался, тот всхлипнул, облизал влажным нездоровым языком рот. – Ы-ы-ы! – зашевелил связанными руками.

– А если проще? «Стингер»?

Душман перевёл ускользающий взгляд на долинку, зацепился за один мотоцикл, возле которого лежал мёртвый, рот его судорожно дёрнулся, будто от тока – этого человека он знал, перевёл на другой мотоцикл, у которого очередью сбрило переднее колесо, а у хозяина череп раскрылся, как кастрюлька, – крышку сняло и наружу вытекли мозги, залепили вывернутое зеркальце заднего вида, от второго поверженного мотоцикла взгляд скользнул к третьему, тоже опрокинутому, иссеченному, ни на что негодному – пули изрубили дорогую машину в капусту, а вот хозяин был на удивление цел, ни одной ссадинки на лице, ни одного кровяного пятнеца на халате – лежал мусульманин на спине, в небо смотрел, улыбался, словно бы с Аллахом вёл откровенную беседу, руки были благоговейно сложены на груди, а вот глаз у него не было, они вытекли, вместо них – чёрная пороховая жеванина, гарь, пепел…

Лицо седобородого успокоилось, омертвело, взгляд скользнул вверх – на земле смотреть было больше нечего, из всех мотоциклистов в живых остался только один – он сам, седобородый, значит, если он скажет правду, никто его не услышит, не заткнёт рот, не расплатится потом полновесной свинцовой валютой за выданную тайну.

– «Стингер»? – повторил свой вопрос Ванитов. Резким злым движением он встряхнул полиэтиленовый кулёк.

– Да, да, да! – заторопился седобородый, не отводя взгляда от помутневшего нездорового неба, с которого солнце соскользнуло, и на землю посыпалась звонкая стеклистая крупа, посыпалась совсем неожиданно – отвернулось небо от правоверного, стал он чужим для Аллаха, а Аллах, раз он выдал тайну кафирам – неверным, стал чужим для него – разошлись их пути.

– Товарищ майор! – окончательно уверовав в «стингер» и счастливо улыбнувшись, закричал Бессарабов. – А, товарищ майор! Вот он «стингер»-то! – он стукнул носком башмака по футляру, потом, не смея больше сдерживать восторг, подпрыгнул, майор, который рылся в имуществе, выпавшем из люльки одного из мотоциклов, засёк ликующее состояние Бессарабова, отозвался готовно, звонко: «Я сейчас» – и бегом понёсся к Бессарабову с Ванитовым. – Вот он взял, – прокричал Бессарабов и хлопнул по плечу приятеля, тот вздрогнул от боли. – Старший сержант Ванитов.

– Неужто «стингер»? – не веря, выкрикнул майор на бегу.

– «Стингер», «стингер»! – подтвердил Бессарабов. – Даёшь Валере Ванитову Героя Советского Союза!

– Быть того не может! – засомневался майор, выбивая из себя дыхание, вмиг запарившееся на бегу, влажное, со слюной, ставшее хриплым, больным – в горах никогда не хватает воздуха.

– Ещё как может, товарищ майор! – ликующе прокричал Бессарабов.

– Как он хоть выглядит-то?

– Неказисто. Обычная дудка со стеклянным глазом!

Денисов подбежал, согнулся, прочищая лёгкие: у него лёгкие были ни к чёрту, в прошлом году прострелило – еле оклемался, выхаркнул горячую слюну на снег, прожёг дырку.

– Показывайте добычу! – чужим сорванным голосом потребовал он – никак не мог отдышаться, в груди у него что-то сипело, словно воздух уходил в прорехи, пузырился, клекотал пусто, из глотки тоже доносился продырявленный звук – то ли сипенье, то ли слабый продолжительный хруст – в общем, что-то нездоровое, и лицо у майора было нездоровым, просело в щеках, будто проткнутое, окостлявело, скулы выперли страшновато, опасно, вот-вот острыми углами своими проткнут кожу, глаза утратили блеск.

– Пожалуйста, товарищ майор! – отозвался Бессарабов. – «Стингер» взял старший сержант Ванитов. Лично!

– Ладно, ладно, потом! – забывая о своих солдатах, о вертолётах, о Ванитове с Бессарабовым, с жадностью оглядывая добычу, пробормотал майор. – Неужто «стингер»?

– Собственной персоной!

– Что ж, штука незнакомая… Серьёзная музыка! – Денисов наконец оторвался от футляра с «музыкой». – Вполне возможно, что и «стингер».

– Как это «вполне», товарищ майор? Как это прикажете понимать?

– Специалисты скажут, «стингер» или не «стингер». Вот тогда окончательно и «гопнем». А пока не перепрыгнули через плетень – не кажите «гоп!»

– Да причём тут специалисты со своим «гопом»? Вот он, самый главный специалист! – Бессарабов тряхнул седобородого. – Наводчик. Оператор. Собственной персоной! Взят вместе со «стингером».

– Наводчик?

– Ну, если не наводчик и не оператор, то страж неба, как он про себя говорит. Или кем он ещё может быть по ихней бюрократии? В общем, нужный человек!

– Молодцы, ребята, ой, какие молодцы!

– Товарищ майор, одной похвалой сыт не будешь, «спасибом» не отделаетесь, – Бессарабов сделал многозначительный вид и приложил руку к шапке. – Не о себе пекусь, а о своём боевом друге. Раненом, кстати.

– Р-разговорчики! – Денисов мгновенно сделался строгий, повысил голос, в следующий миг увидел Ванитовскую культю, пропитанный свежей кровью бинт. – Сильно? – майор попытался по глазам Ванитова понять, сильно его зацепило или нет: боль, испуг всегда вымораживают взгляд, делают его плоским – и тогда отпадает надобность говорить правду либо, напротив, скрывать её, врать – майор был опытном человеком, огнём опробованный, но и Ванитов тоже был опытный – умел закрываться: прошёл ту же науку, что и Денисов, и когда он не ответил на вопрос майора, то майор ничего не определил, спросил снова: – Сильно?

– Если это действительно «стингер», то и не такую боль готов стерпеть, – спокойно, стараясь, чтобы голос его не дрогнул, не потерял бодрого тона, ответил старший сержант.

– По вертолётам! – скомандовал майор. – Возвращаемся!

Седобородого также втолкнули в вертолётный трюм, усадили на полу.

– Не перебор ли пассажиров? – высунулся из кабины пилот.

– Поехали, поехали! – грубовато скомандовал майор. – Всё равно этого душка оставить не можем! – он не удержался, расцвёл, будто роза – щёки утратили привычную бледность, изнутри, из-под кожи проступил мальчишеский румянец, Денисов словно бы свет далёкий, нежный, бодрящий увидел. – Этот душок – ценный душок! – пояснил он пилоту.

Тот, перегнувшись через колени Денисова, севшего у входа, выглянул наружу, окинул долинку безмятежным взглядом любителя техники, огорчённо поцокал языком – столько целых мотоциклов остаётся – дорогие ведь машины, не умеет майор Денисов ценить добро, надо бы сообщить в ближайший кишлак, в отряд защиты революции, чтобы забрали технику, но в кишлаке нет радио, и вертолётчик огорчился ещё больше, даже с лица сдал – он был выходцем из крестьян, имел крестьянскую хватку, крестьянскую психологию, и не принимал того, что принимал Денисов. Машину он поднял стремительно, резко, наклонил нос, чтобы при случае было удобно пустить нурс – неуправляемый реактивный снаряд, прикрепленный к крылышку вертолёта, встряхнуть землю вместе с остатками душманского пулемета ДШК, и с места дал полный газ.