и чем мне это грозит сегодня. И в этих страшных глазах я вижу тоску, вижу отчаяние и боль вперемешку с ненавистью. Он ненавидит меня за то, что приходит сюда, за то, что ему хочется сюда приходить. И именно за это Хан меня обязательно накажет. Даст сдачи, потому что у него слишком болит внутри, чтобы терпеть это одному…А мне…мне остается только принимать удары и всегда страдать одной, потому что я чувствую его боль, а он мою нет.

– У тебя везде камеры, посмотри, что я делаю ночью! – ответила гордо, глядя прямо ему в глаза, игнорируя пошлое подозрение, отвратительное в своем звучании. Но Хан никогда не церемонился и говорил грубо и похабно, особенно, если злился. Я не знала раньше, что такое его ревность, а теперь видела, как его от нее раздирает. И оказывается, нет ничего ужаснее, чем она. Чем эта черная тьма, которая заволакивает его сознание, превращая в дьявола.

– У слуг камер нет. Но я знаю, какая ты сука и так…знаю. Как умеешь манить, знаю, как соблазняешь. Ты для него оголяешь свои ноги, для него выгибаешься над тазом и вертишь задом?

Рычит, хрипит мне в лицо и давит мои скулы пальцами так сильно и безжалостно, что там останутся синяки.

– Значит, поставь и наблюдай, если тебе так важно с кем я провожу свои ночи.

Долго смотрел на мое лицо, прищурив глаза и стиснув челюсти, а потом процедил.

– Ты слишком никто, чтобы ради тебя здесь ставили камеры. Даже если еб***ся еще с кем-то, мне насрать! Поняла? Ты мне не жена! Ты просто шлюха!

Мне вдруг стало страшно за Суму. Потому что глаза Хана все еще оставались жуткими, и блеск в них походил на блеск в глазах чокнутого маньяка-убийцы. Он говорил, что ему все равно, а я видела, как его разрывает от ярости, бешенства, как он ослеплен этой злобой.

– Мальчик принес мне ужин, не более того. Приди в себя, откуда эти фантазии? Я так устаю, что у меня нет сил доползти до постели.

Тряхнул меня и наклонился еще ниже, почти соприкасаясь лбом с моим.

– Ты знаешь, почему я пришел?

– Нет.

– Где Эрдэнэ, Алтан? Я допросил всех слуг в этом доме. Допросил так, что сказать неправду никто из них не смог бы. Когда боль настолько сильна, люди обычно не умеют лгать. И знаешь, что я думаю?

Покрутил моей головой влево и вправо, как бы рассматривая мое лицо. Придирчиво, пристально, опять выискивая на нем что-то и распаляясь еще сильнее.

– Я думаю, что солгала мне именно ты. Ты притворялась и вызывала во мне жалость, чтобы твоя голодовка прекратилась, и только ты была в сговоре с моими врагами, только ты могла выучить этот дом как своих пять пальцев прежде, чем влезть в него своим хитрым обманом…Это ты провела сюда людей через лабиринт, и они выкрали Эрдэнэ.

Он совершенно обезумел в своих подозрениях, совершенно потерял голову. Ему, кажется, доставляло мазохистское удовольствие подозревать меня.

– Я никогда не причинила бы вред Эрдэнэ. Она мне как дочь! Ищи сам своих врагов! Раньше у тебя это получалось, а сейчас…сейчас это уже не ты! Это ослабевший, обезумевший человек, достойный жалости!

– МОЛЧАТЬ! Не начинай! Не лги сейчас, или ты превратишь меня в монстра! Не смей говорить, как она! НЕ СМЕЙ!

– Ты и так монстр! Ослепленный безумием!

– Говори, кто тебе помог? Этот пацан Сума? Его мать? Это они твои подельники? Он твой любовник и помощник? Мне снять с них кожу живьем при тебе, чтобы ты созналась?

Пока говорил, осматривал мое тело настолько диким взглядом, что у меня скрутило низ живота от ужаса. Так он еще никогда на меня не смотрел.

– Или разодрать тебя на куски? М? Что мне с тобой сделать, чтобы ты начала говорить, сука?! Открыла рот и призналась своему хозяину, что сделала! И может быть, я тебя пощажу!

В горле пересохло еще сильнее. Я уже знала этот блеск, видела этот приоткрытый рот и искаженное похотью лицо. Сейчас он покажет мне, кто здесь хозяин и выполнит свое обещание разорвать меня на части…И нет ничего ужаснее, чем испытать эту боль именно от него. Только не после всего что было между нами, только не после той бешеной и сумасшедшей любви, когда мы оба сходили с ума от желания.

Только не насилие, не животная жестокость. Я не хочу, чтобы его огромные и сильные руки ломали меня, разрывали мое тело и оставляли отметины ненависти. Дернулась, но Хан сдавил мои плечи и наклонился ко мне, всматриваясь в мое лицо, а потом толкнул так, что я упала навзничь на кровать, и подтянул к себе за ноги, протягивая на край постели, сдирая простынь. И сопротивляться совершенно бесполезно. Я это знаю точно. У меня не хватит сил.

– Когда-то…когда-то ты обещал быть нежным со мной, когда-то тебе нравилось, когда мне хорошо!

– ЕЙ НРАВИЛОСЬ! НЕЖНЫМ С НЕЙ, А НЕ С ТОБОЙ! Я же насквозь тебя вижу, дрянь! Змея проклятая!

И горло разрывает от рыданий. Невыносимо слышать это от него.

– Ты слепой! Но однажды ты прозреешь! А потом снова ослепнешь от раскаяния! Но будет поздно! Понимаешь? Поздно! Настанет точка невозврата, за которой я уже не смогу простить тебя!

Но я кричу это все глухой стене, тяжело дыша, смотрю в его глаза, и там нет ничего, кроме примитивного вожделения и жажды причинить боль. Схватился за ворот моей блузки и силой разодрал ее напополам, оголяя грудь и сатанея от ее вида еще больше. Хан с ума сходил от моей груди и раньше. От одного вида моих сосков у него подергивались пеленой страсти глаза и лицо искажалось, как от боли. И сейчас произошло точно так же. Взгляд перестал быть человеческим и стал звериным…он смотрел на мое полуголое тело, как сумасшедший, широко раскрытыми, остекленевшими глазами. А потом зарычал мне в лицо:

– Ты змея…которая влезла в мой дом, змея, которая превратилась в НЕЕ намеренно, змея, которая травит своими ядовитыми словами, змея, которая знает, что сказать…змея, которая манит и сводит меня с ума. И я не знаю, как раздавить тебя!

Его руки давят меня сильнее к постели, и он нависает надо мной, раздвигая мне ноги, ломая сопротивление, заводя руки за голову, подхватывая под ягодицы и притягивая еще ближе к себе.

– Не надо, Тамерлан, прошу тебя!

Оттолкнула, оставляя отметины у него на шее, порождая еще большее бешенство.

Ударил по щеке и тряхнул за плечи, сжимая