Кюре продолжал богослужение, благосклонно принимая каждое событие: приход семьи Дэме, запинки органа и хора и прочее – с едва заметной улыбкой, выражавшей его ликование оттого, что Господь доверил ему являть моральную стойкость перед собравшимися, явно теряющими ориентиры. Хаотическое течение церемонии подтверждало потребность его паствы обрести в нем брата, отца, который указал бы ей путь. Не в силах справиться с обстоятельствами, которые выходили за рамки их сознания, прихожане следили за мессой с безропотностью обреченных.

Антуан успокоился: нет, арест детоубийцы не стали бы откладывать, если бы все было ясно и очевидно. Посылают жандармов и задерживают виновного. Что же до заявлений Тео, он всего лишь старался не потерять лицо. Даже намеки, которые он делал накануне, были опровергнуты важной информацией – арестом Франкенштейна. Антуан знал, что колбаснику из Мармона не в чем сознаться, надолго его не задержат. А что будет потом?

И сказал им Ангел: не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям: ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, который есть Христос Господь[3].

Находясь во власти Божественной воли, которую он должен был донести до присутствующих, молодой священник, полагавший, что владеет вниманием аудитории, степенным, серьезным голосом приступил к проповеди.

Разумеется, он знал, что́ со вчерашнего дня происходит в Бовале (он слыл самым информированным человеком в кантоне). Он был знаком с маленьким Реми, который вместе с матерью посещал воскресную службу (ее супруга он видел гораздо реже). В тот рождественский вечер он, вероятно, считал мальчика кем-то вроде ангелочка. Кюре смотрел на сидящих в первом ряду родителей. Лица сидевших вокруг них были столь суровыми и горестными, словно их переживания передались всей пастве. Он был потрясен, осознав, что ни в ком не увидел той радости, которую должно было бы вызвать явление в мир младенца Иисуса.

Совершенно очевидно, что, ослепленные невыносимой действительностью, прихожане не понимали смысла происходящего.

После долгого молчания кюре продолжал:

– Жизнь постоянно подвергает нас испытаниям… – Голос священника неожиданно окреп и зазвучал отчетливей. Благодаря эху конечные слоги немного удлинялись. – Но помните: «Плод же Духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера…»[4] Долготерпение! Подождите, и вы увидите!

Судя по лицам прихожан, послание еще не достигло их сознания. Следовало пояснить. И молодой кюре, трепеща от собственной решимости, бросился в атаку. Было в этом деревенском аббате что-то от миссионера, который только и ждал, чтобы проявить себя.

– Возлюбленные братья мои! Мне известно ваше горе. Я разделяю его. И страдаю вместе с вами.

Ну вот, так понятнее: взгляды указывали на то, что теперь его речь находит отклик в сердцах. Кюре воодушевился:

– Но страдание не есть случайность… Что такое страдание? Это самое удивительное орудие Бога, ибо оно служит для того, чтобы приблизить нас к Нему и Его совершенству.

Как все-таки ловко он ввернул это слово – «удивительное». В своем порыве он позабыл речь, которую долго готовил, чтобы повторять ее во всех церквах епархии. Теперь за него говорила его вера. Сам Господь вел его. Никогда прежде он не ощущал себя облеченным более высокой миссией.

– Да! Ибо страдание, горе и печаль суть наша епитимья…

Он помолчал, положил локти на аналой, склонился к собравшимся и негромко продолжал:

– Для чего нужна епитимья?

Ответом на его вопрос было долгое молчание. Никто бы не удивился, увидев поднятую, как в школе, руку. Кюре выпрямился, неожиданно погрозил пальцем и безапелляционно заявил:

– Чтобы победить зло, которое существует в каждом из нас! Господь дарует нам испытания, чтобы позволить нам доказать свою веру в Него!

Он повернулся к госпоже Керневель и едва слышно что-то прошептал. В ответ она энергично кивнула.

И тут же зазвучал орган, а вслед за ним раздался зычный голос господина Мушотта. Хор на ходу подхватил напев воздействия благодати:

Наш Господь всегда творит то, что хорошо для человека,

Алилуйя, восславим Его!

Он преисполняет детские тела Своей благодатью,

Алилуйя, восславим Его!

Чтобы вернуть Ему любовь, которой Он любит этот мир…[5]

Верующие один за другим присоединились к хору. Трудно было понять, оказывает ли на них пение утешительное, умиротворяющее воздействие, или это всего лишь внешнее выражение их покорности, но кюре был счастлив: он сделал то, что требовалось.

После заключительного воззвания и последней молитвы все увидели, как он развернул листок бумаги, чтобы зачитать приходские объявления.

– Для поисков нашего дорогого маленького Реми Дэме завтра утром будет организовано прочесывание леса. Жандармерия приглашает добровольцев принять в нем участие. Сбор у мэрии в девять часов.

Эта новость сразила Антуана наповал.

Прочешут лес и обнаружат Реми. На этот раз ускользнуть не удастся.

Информация произвела впечатление и на верующих, все разом заговорили, но молодой священник властно заставил свою паству умолкнуть. И приступил к благословению. Ему еще предстояло добраться до Монжу, а времени оставалось в обрез.

На пороге церкви мужчины хлопали господина Дэме по плечу и бормотали фальшивые слова утешения. Бернадетта ушла, ни на кого не глядя. А вот Валентина встала на противоположном тротуаре. Все недоумевали, чего она ждет. Засунув руки в карманы куртки, она с нарочитым равнодушием смотрела на покидающих храм верующих.

Антуана подташнивало, он боялся, поговорить было не с кем, он чувствовал себя чудовищно одиноко и, протиснувшись между прихожанами, поспешил выйти на воздух.

Окруженный своей обычной свитой, Тео бросил еще несколько нелепостей, от которых у его приятелей глаза на лоб полезли. Антуан торопливо прошел мимо. Неприязнь между ним и Тео буквально висела в воздухе. Когда Антуана наконец повяжут, Тео станет королем коллежа, города и уже никто и никогда не сможет оспаривать его власть.

Антуан ощущал себя разбитым, растоптанным, раздавленным.

Перед калиткой он обернулся и далеко позади увидел мать, ведущую под руку Бернадетту. Они шли очень медленно.

Вид их скорбных фигур произвел на него сокрушительное впечатление. Бок о бок две женщины: госпожа Дэме, оплакивающая своего убитого сына, и госпожа Куртен, мать убийцы…

Антуан толкнул калитку.