времени, кто бы там ни был, уже давно ушел. Она обнаружила, что молитвенный дом пуст, а лучи послеполуденного солнца косо падают на скамьи. Витражное стекло над алтарем было тусклым и темным, в окровавленной середине пеликана зияла рваная дыра, будто кто-то запустил в него камнем. Молочно-белые осколки, похожие на зубы, были разбросаны по алтарю, тут и там сверкали рубиново-красные осколки.

В центре всего этого, аккуратно пристроенный на нижней челюсти, лежал череп, обглоданный дочиста. Ей не нужно было подходить близко, чтобы увидеть, что это было что-то плотоядное, с удлиненной мордой, усеянной острыми желтыми клыками. Ниже кто-то написал сообщение красным. При виде этого у нее по спине пробежал холодок, хотя в этих словах было мало смысла.

Волчьего сердца недостаточно.

7. Питер

Питер не спал, когда Уайатт вернулась. Она влетела на верхнюю площадку лестницы, как весенний шквал, — неистовая, с румянцем на щеках и растрепанными ветром волосами. На сгибе руки висела широкая корзина из ротанга, наполненная разными вещами. Когда она бросила стопку фотографий к его ногам, он не стал смотреть. В этом не было необходимости — он сразу понял, что она принесла. Знал, где она была, роясь в потайных уголках его приходского дома. Распутывала еще один секрет, который он так тщательно запутал.

В течение нескольких секунд никто из них не произносил ни слова. Где-то вдалеке застрекотал сверчок. Уайатт сделала короткий вдох.

— Ну и?

Он перевел свой взгляд на нее.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал?

— Что-нибудь. — Слово упало на пол между ними. — Что угодно.

Он пошевелился в своих кандалах, его запястья болели.

— Вот что… ты сегодня ушла из дома. Больше так не делай.

Он увидел приближающуюся пощечину еще до того, как она обрушилась на него, куно не успел увернуться. Его голова дернулась в сторону, когда он принял удар на себя, щека вспыхнула. Он невольно обратил внимание на разбросанные фотографии — летние снимки с бликами объективов и нечеткие откровенные снимки. Моменты, которые он пронес с собой сквозь пасмурную осень и бесцветную зиму. Он трогательно цеплялся за них, пока не вернулась весна, и мир не заиграл красками. Печально, что каждый новый год он выползал из своего убежища, как медведь из пещеры, а внутренние часы тикали у него в груди: Уайатт. Уайатт. Уайатт.

Болезненно — вот как забилось его сердце, когда он услышал ее шаги на лестнице фермерского дома, его дыхание стало прерывистым, а в голове зазвенело. Он смотрел на нее с развесистой старой ивы за окном и думал, что она выглядит именно так, как и должно быть весной: волосы цвета ржавых орхидей, на щеках розовые пионы, а улыбка — ярко-красная, как у георгина.

Теперь она не улыбалась. Ее губы были бледны, как шпорник, в глазах стояли непролитые слезы.

— Это действительно все, что ты можешь сказать?

— Это все, что имеет значение. — Он все еще чувствовал прикосновение ее ладони к своей щеке. Он наслаждался этим ощущением, позволяя ему впитаться в кожу. — Если ты покинешь этот дом, то умрешь. А мертвая ты мне не нужна.

Пока нет.

На мгновение ему показалось, что она ударит его во второй раз. Вместо этого она закрыла глаза, сделала медленный, спокойный вдох. Когда она снова посмотрела на него, слез в глазах уже не было. Ее взгляд был ясным и холодным.

— Я ненавижу тебя, — сказала она, и слова вылетели из нее, как лед.

Он пошевелил ноющей челюстью и вообще ничего не сказал.

— Должно быть, это сняло с твоих плеч такой груз, — продолжала она. — Тебе больше не придется притворяться.

С пола на них смотрела «летняя пора притворства». Они были там, наблюдая за облаками в поле, голова Уайатт покоилась у него на животе, ее волосы рассыпались по его ребрам. Вот они в сарае, их ноги перекинуты через край сеновала, устланного сеном, их колени целуются. У него пересохло во рту. Краем глаза он увидел, как она присела на корточки и положила что-то на пол между ними. Это был размытый череп волка, широкая морда которого была усеяна острыми клыками.

— Это оставили в часовне, — сказала она, когда он повернулась, чтобы рассмотреть его полностью. — Вместе с запиской, которая, я уверена, была написана кровью. Там говорилось: «Волчьего сердца недостаточно ". Что это значит для тебя?

Это означало, что терпение зверя на исходе. Это означало, что он умирает от голода — так же, как умирал он сам, чахнет, но так и не умрет, пока мир не сгорит дотла, а вместе с ним и они двое. Он ничего из этого ей не скажет. Он не стал рассказывать ей о сделке, которую заключил, когда был маленьким и обиженным, или о том, как он пожалел об этом за несколько часов до того, как она ушла от него навсегда.

Вместо этого он сказал:

— Если что-то проникло внутрь часовни, это означает, что защита твоего отца уже начала ослабевать. Как я уже сказал, тебе небезопасно находиться там одной.

В ее глазах вспыхнул огонь.

— О, и здесь, с тобой, я в полной безопасности?

— Посмотри на меня. — Он потянул за кандалы. Металл лязгнул, как зубы, и пыль закружилась между ними в солнечных искрах. — Я не могу причинить тебе вреда.

Смех, вырвавшийся у нее, был на несколько децибел громче, чем нужно. Она балансировала на грани истерики. Он знал, что последует дальше… знал, что с Уайатт все, что было хорошего, всегда заканчивалось плохо. Обычно в слезах и потоках, когда небеса разверзаются.

— Забавно, — сказала она хрипло. — Ты забавный.

Он не хотел, чтобы это было смешно, и они оба это знали. Она провела пальцами по волосам, отчего растрепанные медные пряди разлетелись во все стороны. Ее следующий смешок получился прерывистым.

— Знаешь что, пошел ты, Питер.

Корзинка, которую она держала в руках, с грохотом упала на пол между ними. Из нее вылетело несколько ломтиков сладкого красного яблока и ломоть коричневого хлеба. При виде этого у него мгновенно потекли слюнки, в животе заурчало, но она уже ушла, поднимаясь по лестнице, даже не оглянувшись. От грохота захлопнувшейся двери подвала у него по спине пробежала дрожь. Слишком сильная, как будто хлопок был отдачей, как при выстреле из дробовика. За этим последовал медленный скрип дерева, звук, похожий на то, как вырывают дерево с корнем, — быстрое «динь-динь-динь» отцепляющихся цепей.

Когда он упал, то ударился лицом о бетон, саданувшись подбородком так сильно, что разбил губу до крови.

Он лежал ничком на полу