танцев годился. Его регулярно чем-то поливали, канифолили, чтобы не скользил. И меня тогда просто потрясло, что Терехова – Китри – Челита на fouetté встала носком пуанта на одну точку и все тридцать два fouettés не сдвинулась с места!

С этого момента для меня началась новая жизнь. Как я уже говорил, теперь наше училище размещалось в просторном здании, в старинном особняке на улице Орджоникидзе. Интерьеры дома, к сожалению, оказались утрачены, но весь паркет конца XIX века сохранился. Вестибюли, классы – в старинном резном паркете, с цветами, с какими-то необыкновенными узорами. Бесподобно красиво! И вот в одном из вестибюлей я вставал на узорчик, и у меня была цель – не сдвинуться с места на fouetté. Я крутился как сумасшедший. Шестьдесят четыре fouettés на спор крутил, не сходя с этого квадратика! До сих пор могу fouetté крутить где хотите.

Вернусь к Лабадзе. Он занимался с нами по ленинградской системе. В конце 2-го класса на экзамены приехали педагоги из Ленинграда, они с москвичами чередовались. Появилась и Варвара Павловна Мей. Пришла к нам в зал. Такая маленькая, сухонькая старушка, злая, очень злая. На меня смотрела и говорила: «Ну надо же, ну надо же» – он, то есть я, не падает. Мне поставили «5». Когда я в Петербурге о том рассказал, услышал в ответ: «Этого не может быть!» Она, видимо, «3+» поставила, только если бы перед ней Анна Павлова стояла. Помню, как в конце нашего урока она громко сказала Зурабу: «Я ему подпишу „5“, но танцевать он не будет НИ-КОГ-ДА!»

Мей посчитала, что с такими, как у меня, ногами не танцуют. Она не видела таких ног у мальчиков. Девочки вынимали ногу и тряслись в ее Ленинграде. А я стою как вкопанный, мне все равно, в какой arabesque встать. Он у меня красивый. Это раздражало, и не одну Мей, как оказалось впоследствии.

Еще во 2-м классе я участвовал в опере «Красная шапочка» какой-то местной композиторши. Я танцевал Петушка, моя одноклассница изображала Курочку, и было у нас с ней, по-моему, двенадцать цыплят. Я там так прыгал! У меня сохранилась фотография, где я в pas de chat, в шпагате, как мой кумир детства – балерина Надя Павлова.

29

Пока я учился в 3-м классе, мы готовились к 70-летию училища. Шел 1987 год. На юбилейном концерте я должен был танцевать pas de trois из «Щелкунчика» в постановке В. Вайнонена. Его с нами готовила Нина Георгиевна Дидебулидзе, педагог девочек моего класса. Она была ученицей московского педагога Натальи Викторовны Золотовой, занималась у нее в МАХУ на курсах стажеров.

На последние репетиции, когда мы работали над pas de trois, стал приходить Чабукиани и заниматься со мной. Поменял какие-то движения в вариации. Вместо того чтобы двигаться в «заносках» вперед, с его легкой руки, я двигался назад. Все знали, что я «любимчик» Вахтанга. По школе ходил слух, что он выпустит класс Зеленского и возьмет класс Цискаридзе. А мы должны были идти в 4-й класс. Это было смешно, что Вахтанг возьмется учить таких маленьких детей.

Вернусь к юбилею училища. На него съехались представители едва ли не всех хореографических училищ СССР. Приехали из Москвы, из Ленинграда, из Перми во главе с Людмилой Павловной Сахаровой. Увидев наше pas de trois, она пригласила меня учиться к себе в Пермь.

Когда мы заканчивали 3-й класс, в экзаменационную комиссию вошли теперь уже московские педагоги: Н. В. Золотова и А. А. Прокофьев. Я получил очередную «5» по классике. Золотова и Прокофьев захотели пообщаться с мамой. Прокофьев сказал: «Где вы были? Почему вы еще не в Москве? Почему вы…»

Мама сказала, что мы дважды приезжали в Москву – в 1986 году в январе, а потом в августе, и оба раза нам отказали. «А вы как вообще поступали, расскажете?» – поинтересовался Прокофьев.

30

С начала моей учебы в хореографическом училище маме то и дело говорили: «Отчего вы держите ребенка в Тбилиси?» И у нее впервые зародилось сомнение: а может быть, действительно стоит попробовать?

Когда мы в очередной раз приехали в Москву, то доехали до 2-й Фрунзенской улицы, посмотрели на здание Московского хореографического училища, мама спросила: «Хочешь здесь учиться?» Я ответил: «Конечно да!»

В январе 1986 года мы приехали поступать в МАХУ. Маме кто-то подсказал, что лучше иметь что-то типа ходатайства, чтобы ребенка посмотрели в середине учебного года. Благодаря своим тбилисским связям, она выправила соответствующую бумагу на имя директора МАХУ С. Н. Головкиной. Там написали: «Уважаемая Софья Николаевна! Просим вас просмотреть…»

И вот мы с тетей Зиной, не с мамой, а с ее единокровной сестрой по отцу, во время зимних каникул пошли в училище. Тетя Зина, Зинаида Ивановна Романова, была женщина не рядовая. Сначала – директор совхоза «Московский», который кормил всю столицу, потом – директор по снабжению «Росконцерта». Характер имела твердый, решила, что будет представляться моей мамой. Сестре она не доверяла: «Ламара! Ты дашь взятку, а ребенок должен учиться по способностям!»

В училище к нам вышел М. С. Мартиросян, в то время – художественный руководитель МАХУ. Он оглядел меня с неприязнью: мы были с ним одного роста и сразу откровенно друг другу не понравились. Да к тому же Максим Саакович взглянул на мою бумагу, а в ней написано: «Уважаемая Софья Николаевна!»

В балетном зале второго этажа меня смотрела Н. А. Ященкова. Не увидеть, что я – одаренный ребенок, было невозможно. И тем не менее… Вот сколько раз в жизни я спускался по училищной лестнице, столько вспоминал этот день. Как иду по ней и у меня текут слезы, потому что Ященкова объяснила моей тете, что: «Не надо мучить ребенка, у него нет никаких способностей. Это не его профессия».

Я вернулся в Тбилиси, доучился еще полгода. Но маме проел весь мозг, чтобы мы поехали в Москву еще раз. На Фрунзенскую со мной опять поехала тетя Зина, снова отстранив сестру со словами: «Ты дашь взятку, а ребенок должен учиться по способностям!»

30 августа. На этом просмотре я с Леной Андриенко познакомился. Мы с ней вместе провели весь день, потому что она из Киевского училища переводилась, я – из Тбилиси. Но ее приняли, а меня нет. Когда стало ясно, что меня не взяли, мимо проходил Мартиросян. Увидел мою тетю, узнал ее: «Не мучайте мальчика, он не может танцевать!»

В Тбилиси у меня постоянно был с мамой конфликт. Она говорила, что надо уходить из балета, а я объяснял, что никуда не уйду. Иногда доходило до того, что я грозил: «Сейчас пойду в милицию, напишу заявление, чтобы тебя лишили родительских прав, ты не даешь мне реализовываться!»