балетное трико в трусики. В Тбилиси уже в 3-м классе мы, как взрослые, занимались в трико. А у Пестова в 4-м классе ученикам полагалось быть одетыми с белую майку, черные трусы, на ногах белые носки, на голове сеточка. Полночи тетя Зина трудилась над черными трусами, отрезая «ноги» у моего благородного тбилисского трико.

Тетя Зина жила в Измайлово, на 13-й Парковой улице. Дорога до училища занимала в одну только сторону полтора часа. Занятия начинались в 9.00. Сначала я ехал на троллейбусе до метро «Первомайская» или до метро «Щелковская». Но я предпочитал «Щелковскую». Это была конечная станция, я мог сесть и спать до самой «Арбатской», там я пересаживался на «Библиотеку им. В. И. Ленина» и ехал до «Фрунзенской», оттуда или на троллейбусе одна остановка, или пешком до училища 10–15 минут. На обратном пути из школы, прямо в метро, я уроки делал. Ехал до «Парка культуры», от «Парка культуры» до «Киевской», чтобы опять-таки сесть. Но на эти сложности я не обращал никакого внимания. Главное, что я в Москве и что у меня появился ученический пропуск. Он давал право на вход в театры – бесплатно! Вот тут началась моя новая жизнь.

Когда я учился в Тбилиси, в 1986 году вышла книга Л. Т. Жданова, солиста Большого театра, педагога МАХУ, известного фотографа, – «Вступление в балет». Это был фотоальбом про Московское хореографическое училище. Я его выучил наизусть. Благодаря книге знал, что в школе есть музей. Я очень хотел туда попасть. И две недели несчастный грузинский мальчик ходил по зданию, искал музей. Он в Эрмитаже был, в Русском музее был, в Третьяковке был, бог знает где был. В Кремле был, а в МАХУ не может найти музей.

И вот случайно, в поисках музея, я зашел на сцену школьного театра. Там шли занятия класса А. А. Прокофьева, в котором занимались: Лёня Никонов, Юра Клевцов, Сергей Филин, Сергей Антонов, Тимофей Лавренюк. Сан Саныч был нелюбезный человек, но меня сразу узнал. Вывел на сцену, поставил в центр и сказал, что я уникальный ребенок из Тбилиси, что он способствовал, чтобы меня приняли в училище, чтобы они меня не обижали, и попросил поднять ногу в écarté. Я поднял. С этого дня я стал местной знаменитостью, ученики самых разных классов останавливали меня в коридоре: «Покажи écarté!»

Но вернусь к рассказу про музей. В итоге мне кто-то подсказал, что надо найти Зою Александровну Ляшко, которая являлась секретарем директора школы С. Н. Головкиной и директором музея. Я же простой ребенок, я же из Тбилиси – пришел в приемную Головкиной, открыл дверь и сказал: «Здравствуйте, мне нужна Зоя Александровна». «Это я», – удивленно на меня глядя, ответила невысокая, очень интеллигентная женщина. «Я хочу посмотреть ваш музей!» – «В смысле?» – «Ну, я знаю, что в школе есть музей, и мне бы очень хотелось его увидеть». – «Боже! – радостно воскликнула Зоя Александровна. – Хоть один ребенок в этой школе интересуется тем, чем я занимаюсь!»

А у нас был обед перед классикой. Я пошел посмотрел музей. Своим поступком я, видимо, так потряс Зою Александровну, что она успела рассказать о нем Пестову…

Я пришел на классику, начинали разогрев, как полагалось, сами, не дожидаясь Пестова. В этот момент в зал входит Пётр Антонович и говорит: «Стоп!» Одно только это слово уже не предвещало ничего хорошего. Последовала команда: «Повернитесь!» Мы разворачиваемся. Он спрашивает: «Кто из вас знает, где в школе находится музей?»

Скажу еще, что Пестов, ни в первый, ни в последующие дни занятий, не спросил, как меня зовут. Он, видимо, даже не пытался посмотреть мое имя в классном журнале. Я был для него просто Грузин, а через полгода стал «что-то» на «ц». Любое слово на «ц»: Цапля, Цыца-дрица, в общем – что-то гадкое, все гадкое на «ц».

И вот мы стоим. Я уже по голосу, выражению лица Пестова понял, что сейчас нас будут «прищучивать». Начиная с учеников, стоявших на левой палке у рояля, Пестов стал спрашивать: «Где находится школьный музей?» В ответ звучало: «Не знаю». Дошел до Ильи Кузнецова, стоявшего в середине центральной палки, что означало «звезда класса». Илья говорит: «Я не знаю, где музей». – «Да?! – злобно отозвался Пётр Антонович, – а Грузин знает! А Грузин в музее уже побывал!» Кто-то может подумать, что меня за это Пестов похвалил? Ничего подобного! Он злобно изводил меня все следующие полгода за то, что я своих одноклассников в музей не повел! А то, что они со мной просто не разговаривали, что им вообще этот музей был не нужен, он не знал? К слову, Илью на балет «Лебединое озеро» в Большой театр впервые повел я, когда мы учились на III курсе училища…

Не для похвальбы, а ради справедливости скажу – к моменту поступления в Московское училище моими любимыми режиссерами были: в театре – Георгий Товстоногов и Франко Дзеффирелли в кино. Фильмы П. Пазолини, Ф. Феллини, Л. Висконти для меня были обычным делом. Поскольку мама любила Висконти, его «Семейный портрет в интерьере» я смотрел раз девятнадцать, не говоря уже, что такие фильмы, как «И корабль плывет…» или «Ночи Кабирии» я мог сыграть от начала до конца, не то что рассказать. Мои одноклассники даже не знали, что такое существует. Имена Чехова и Шекспира были для них пустым звуком. Мне в свои 13 лет не о чем было с ними разговаривать. Но Пестову это не объяснить. Я оказался абсолютным чужаком среди своих сверстников.

4

Наш классный руководитель Гуминская терпеть меня не могла. В Тбилиси мне ставили «5» на общеобразовательных предметах за красивое écarté, а здесь от меня требовали совсем другое. Конечно, у меня был говор, такая смесь хохляцкого с тбилисским русским. Я до сих пор, второпях, вместо «что», могу «шо» сказать. Нянины хохляцкие корни то и дело прорываются. Вместо «пионер» у меня выходило «пионэр», и я, как говорится, получал «рэлсом по бэрэту». Когда я отвечал, одноклассники начинали хихикать, и я замолкал не потому, что не знал, а потому, что считал ниже своего достоинства их смешить. Я стал бояться сказать что-то неправильно с точки зрения русского языка. Меня дразнили «чучмеком из аула» и устраивали «темную». Когда я входил в класс, на меня накидывались с кулаками. Я отвечал, мы дрались. В итоге: за первую четверть мне поставили «2» по французскому языку, фортепиано, истории, литературе, алгебре, геометрии.

Зато Пестов за главный предмет в этой школе – классику – поставил «4+». Пётр Антонович, который изводил меня и сравнивал с землей на своих уроках, поставил «4+», прекрасно понимая, что, если он этого не сделает, меня просто выгонят из школы.

Мама