Мы облокотились на леер[44] бака, рассматривая ледяные волны, на которых угасал день. Вглядываясь в горизонт, я почти забыла о молчаливом присутствии Франсуазы за спиной, в нескольких шагах от меня.

– Как и ты, Рафаэль вчера был не в духе, поэтому его не было за ужином, – заметила Поппи. – Она расхохоталась тем фирменным смехом, который принадлежал только ей. – Кажется, маленькому кабальеро куда уютнее на спине лошади, чем на палубе этой посудины.

Я не собиралась ей рассказывать о сцене на постоялом дворе «Отъезд», свидетелем которой нечаянно стала. Она была связана с тайной, которую узнала еще в прошлом году. Отношения Рафаэля де Монтесуэно и Сураджа де Джайпура попадали под двойной запрет. Во-первых, потому, что однополая связь отрицалась Гематическим Факультетом, зорко следящим за размножением человеческого поголовья. Во-вторых, потому, что Король гордился тем, что узаконивал браки своих оруженосцев. Вчерашняя встреча под покровом ночи больше напоминала любовное свидание.

– Ты заметила, Зашари тоже не очень общителен, – огорченно добавила Поппи. Девушка кивнула на ют, где луизианец в одиночестве шлифовал свое мастерство. – Думаю, зрелище загнанных рабов в Нанте шокировало его, и я понимаю почему. Это было… отвратительно! Мне бы хотелось поговорить с ним, но я боюсь ранить, не найти подходящих слов.

Голос Поппи дрогнул, глаза, в обрамлении длинных черных ресниц, потускнели.

– Дай ему время, – ответила я. – У тебя еще будет возможность: впереди целый месяц вояжа.

Подруга кивнула. Я почувствовала симпатию к девушке, которая остро чувствовала несправедливость мира там, где другие придворные стоя аплодировали бы. Возможно, однажды Поппи тоже присоединится к Народной Фронде?

Я прогнала опасную идею; Монфокон отправил меня за океан не для того, чтобы я вербовала англичанку.

– Вчера ты была на ужине, – перевела я разговор на интересующую меня тему, – он произвел сильное впечатление на Прюданс.

– Чтобы впечатлить твою нежную сестричку, не потребуется много усилий. В своем бретонском поместье она, должно быть, не часто видела бессмертных. Но нас, прибывших из Версаля, кишащего ими, кучкой хладнокровных корсаров не напугать.

– Даже капитаном Гиацинтом де Рокайем?

Поппи присвистнула. Ее непослушные пряди змейками извивались на неутомимом ветру, придавая девушке вид античной медузы.

– О да, очень колоритный, тут я соглашусь с тобой. Тот тип лица, который уже не забудешь, посмотрев в его глаз.

– В его глаза, ты хочешь сказать?

– Эй ты, салонный рифмоплет, не строй из себя зазнайку! Думаешь, раз я англичанка, то легко ошибусь во французском? Единственное от множественного я могу отличить. И у корсара один глаз. Так что считай, нам повезло: если он одним глазом способен пронзить насквозь, то двумя испепелит на месте!

Мрачный перезвон подчеркнул ее слова: в штурвальной рубке матрос раскачивал бронзовый колокол. Даже в море, при отсутствии комендантского часа, ежевечерний набат объявлял о смерти дня и воскрешении вампиров.

* * *

Экипаж «Невесты в трауре» вместе с оруженосцами сидел за большим прямоугольным столом, прибитым к палубе кают-компании, самого просторного помещения, служившего также столовой и расположенного в кормовой части корабля. Огромный люк из дутого стекла в мелкий квадрат выходил на морскую гладь, поверхность которой возмущенно пенилась за кораблем. Богатая лепнина из черного дерева украшала стены с обеих сторон от люка, на палубе раскинулись толстые ковры с тонкой паутинной вышивкой. Верх шика – переносные жаровни были установлены по углам, распространяя умеренное тепло. Я скинула накидку, оставшись в нарядном платье, надетом специально к ужину. Посуда на столешнице из черного эбенового дерева ни в чем не уступала версальской: тарелки из тонкого фарфора и искусно выполненные столовые приборы стояли перед каждым смертным гостем. Даже имелись кольца для салфеток в роговой оправе, мягко поблескивающие в ритме плавной качки корабля. Перед полудюжиной вампиров-офицеров выстроились ряды хрустальных бокалов, чтобы дегустировать различные сорта крови, поданные к ужину. Пустовало одно-единственное место: во главе стола, для капитана Гиацинта. Как объяснил его лейтенант принцессе дез Юрсен, хозяин судна не имел привычки вставать рано.

Я воспользовалась сей возможностью, чтобы понаблюдать за Рафаэлем, который не проронил ни слова с тех пор, как занял свое место между Франсуазой и Прюданс. Одетый в черную рубашку по моде испанского Двора, он упрямо не сводил глаз со своей пустой тарелки. Черные локоны падали на лоб и щеки, впрочем, не закрывая длинный шрам, который пересекал правую щеку. Рана была совсем свежей, ярко-красной. Не во время ли тайного свидания перед отходом нашего корабля испанец получил ее? Мог ли Сурадж быть ее автором? Очевидно, что-то произошло на постоялом дворе «Отъезд», но что?

Пока я задавалась этими вопросами, резко распахнулась дверь кают-компании, примыкающей к комнате капитана. Быстрым взором я окинула внутреннее пространство его жилища, где были расставлены фаянсовые горшки, реторты[45], колбы, наполненные сухими лепестками. Совсем как в лаборатории моего отца – аптекаря. Ледяной порыв ветра ворвался в кают-компанию, заставив задрожать пламя свечей. Но поток воздуха принес не только холод: я услышала в нем опьяняющее, кружащее голову благоухание цветущих полей в Оверни в разгар короткого лета. Без сомнений, то был аромат, выдыхаемый травами лаборатории. Следом за ним появился наконец сам капитан.

По расплывчатым описаниям Прюданс и Поппи, я представляла себе старого одноглазого морского волка с задубевшей за десятилетия морских грабежей кожей, успев позабыть, что кровососы навсегда остаются в возрасте своей трансмутации. Судя по идеально гладким чертам, Гиацинту де Рокай было не больше двадцати пяти лет, когда Тьма забальзамировала его. Длинная светлая шевелюра с металлическим отливом имела почти платиновый оттенок. Прямой нос продолжал античный профиль, напомнив мне статуи пастушков и греческих богов в садах Версаля. Только одна деталь разрушала этот гармоничный образ, сошедший со страниц «Метаморфоз» Овидия: повязка из черной кожи в форме сердца на левой глазнице. Правый глаз испускал лазурные молнии, такие же колкие, как осколки льда.

Офицеры-вампиры как по команде встали. Смертные запоздало поднялись следом, и я – самая последняя, завороженная увиденным.

– Дамы, месье, прошу, присаживайтесь, – приказал капитан.

Голос низкий, бархатистый и мелодичный, как лира Орфея, ничем не напоминал угрюмого брюзгу, которого нарисовало мое воображение.

– Вижу, сегодня мы все в сборе. Сеньор де Монтесуэно и мадемуазель де Гастефриш любезно почтили нас своим присутствием.

– Позвольте извиниться за вчерашнее отсутствие, месье, – сказала я. – Мне слегка нездоровилось. Но все уже прошло.

– Тем лучше. Некоторые совсем не переносят морскую качку. Зная, что вам предстоит провести жизнь в объятиях Бледного Фебюса, я боялся, что вы войдете в их число. – Единственный глаз холодно сверкнул. – Ваш будущий супруг живет в окружении бурь. Они