— Не твоя забота, — в голосе участкового зазвенели угрожающие нотки. — Отвечай, когда власть спрашивает,

— Это Ванька Туганов с автобазы. Захаживает ко мне иногда. За глупостями всякими, — Люба томно выгнулась, от чего ее пышная грудь призывно колыхнулась.

— Ты это, не слишком резвись, — отступил назад участковый. — Я при исполнении.

— Ну не все же время ты при исполнении, Семен Семенович.

— Именно все время… Давай твой дом осмотрим.

— Смотри, коль совести нет, — процедила она.

Участковый осматривал все тщательно. Добрался и до бутылок в шкафу и под кроватью, и до икры с деликатесами.

— Гляжу, недурно живешь.

— Ты бы так недурно пожил, — кинула она. — Вон, все пальцы иголками исколоты. Не разгибаюсь, чтобы лишнюю десятку заработать.

— Мелкая буржуазия, — кивнул участковый. — Мало вас душат…

Грек все это отлично слышал, сидя в темноте и молясь воровской молитвой неизвестно какому богу, чтобы пронесло его.

«Господи, благослови, Отче! Свяжи уста, языки и гортани у князей и бояр, и управителей, и вельмож, и у всяких властителей, и у приказных служителей, подьячих и моих супостатов, которые со мной, рабом божиим Александром, судиться станут, свет от нощи всегда, ныне и присно, и во веки веков».

Молитву ему нашептал старый вор Бриллиант на пересылке. Говорил, что ее уже триста лет воры начитывают, когда их судьба припрет, и многих она спасла… И, как ни странно, Грека эта молитва всегда выручала, даже тогда, когда никакого просвета не было.

— Так, а это что? — услышал Грек приглушенный голос участкового.

— Как что? — затараторила Люба. — Погреб. Огурчики, помидорчики, самогончик.

— Открывай.

— Чего, самогончика захотелось? Так я соображу, миленький. Быстро.

— Сама шампанское от горла, а мне, значит, самогончик, — усмехнулся участковый.

— Так приходи завтра — и шампанское соображу, и подушки на постельке взобью.

— Ладно тебе шутковать, Любаня. Не так давно надзор с тебя сняли, так думаешь, долго новый поставить? Открывай, я сказал!

Послышался скрип.

Грек вытащил финку и приготовился к броску. Лучше пера в умелых руках оружия нет. И посмотрим сейчас, чья возьмет. Еще одна собачья жизнь на его совести — ну и ладно. Как говорят в народе: хороший мент — это клад, который лучше хранить поглубже в земле. Да, меньше легавых — чище воздух… Если только этот участковый не окажется быстрее и сноровистее. Но это жизнь — чья возьмет, поглядим.

Хлопнула открытая крышка подвала. Участковый закашлялся:

— Тьфу, ну и пылища. Даже с фонарем ничего не видно. Запустила ты хозяйство, Любаша. Мужика тебе надо.

— Да где такого, как ты, взять?

Снова хлопнула крышка — на этот раз подвал закрыли.

Грек прислонился к стене, ощущая, как по лбу струится пот. Любаша не дура. Тайник и тот подвал, что на виду и просится для проверки, — разные вещи.

Ладно, все хорошо. Одним легавым больше — не страшно. Всех их не перебьешь, новых дураков по-нанимают, еще более правильных, с огнем в глазах. Зато проблемой меньше — это уже важно…

Через десять минут донесся стук. Сверху возник квадрат света с маячащим силуэтом:

— Гроза прошла мимо, Грек. А шампанское еще есть. Вылезай, милый… Вылезай…

«ТАК БУДЕТ СО ВСЕМИ ЖИДАМИ И ТЕМИ, КТО ПРОТИВ НАС», — было накорябано большими печатными буквами на желтой бумаге.

— Это послание прилепили на забор, — сказал капитан Абдулов.

После осмотра бригада возвратилась в Управление. Поливанову, двум его помощникам, а заодно и Абдулову выделили отдельный просторный кабинет с неказистой мебелью — тремя столами, двумя сейфами и множеством стульев. Начальство обустроили с большим комфортом поближе к владениям руководства Управления.

Поливанов любил толкучку и суету в таких вот оперских кабинетах и не хотел бы променять все это на самые роскошные апартаменты, пусть даже с телефоном кремлевской связи. В них царит какой-то дух бесшабашности и творческого поиска. Когда здесь не звучат анекдоты и хохмочки, тогда обсуждаются дела, строятся версии, планируются операции. Кто-то вытаскивает из сейфа пистолет, готовясь выехать на вызов или задержание. Кто-то пришел со встречи с агентом и теперь, воодушевленный интересной информацией, пытается наметить план мероприятий. Опера — это даже не производственный коллектив. Это братство, спаянное общим делом, риском и чувством долга.

Так что неудивительно, что эта деловая и вместе с тем какая-то домашняя безалаберная атмосфера воцарилась и в кабинете на четвертом этаже Свердловского областного Управления охраны общественного порядка.

— Выродки к воротам записку прилепили, — сказал Абдулов, продемонстрировав стандартный лист бумаги с угрожающей надписью. — Мол, бойтесь нас, люди. Смерть иноверцам.

С подачи москвичей еще не установленных фигурантов по делу начали именовать выродками, каковыми они наверняка являлись.

— Какой-то детский ход, — заметил Поливанов. — Помню, сразу после войны мальчишки в Москве баловалась. В 1946 году директор Мосторга стал получать угрозы на тетрадных листах, подписанные «Черная кошка». Меня тогда привлекали — мы засаду организовали и словили семиклассников. Они объявили, что из обостренного чувства социальной справедливости боролись с ворюгой, который в тылу отсиживался, когда их отцы воевали. Примерно тогда же МУР поймал шайку, которая на краже на улице Усачева оставила идиотскую надпись: «Взяла черная кошка». Потом еще одна шайка совершила разбой на улице Карягина с такой же записочкой. Хотя всех их взяли в течение нескольких суток, по Москве поползли слухи один глупее другого про каких-то замаскированных королей преступного мира, прикрывающихся этим псевдонимом. И пошло-поехало. Что ни кража, обязательно черную кошку рисовали. Такая мода пошла. Чаще безнадзорные подростки и мелкая уголовная шушера так развлекались. Но на мокрухах куда более серьезные люди работают.

— А может, подростки и оторвались, — предположил Ганичев. — Они бывают куда жестче взрослых. Вон в молодежных колониях какие нравы изуверские царят.

— Ой, не надо, я с вас смеюсь, — отмахнулся Маслов. — Чтобы пацан стоял и жрал апельсин, когда шестерых человек режут и душат? Конечно, может такое присниться. Но с очень большим трудом. У шпаны ведь на первом месте задор, нервы, показуха. А тут мы видим хладнокровное, хорошо продуманное душегубство.

— И на черта тогда это эпистолярное послание было оставлять? — недоуменно произнес Ганичев.

— Может, решили со следа так сбить, — выдал версию Абдулов.

— С какого? — недоумевающе спросил Поливанов. — Чтобы подумали, что черносотенцы опять в России завелись? У нас за национальность уже давно не убивают. Ну, скажут сгоряча — еврей жадный или татарин хитрый. На кухне под рюмочку про засилье чье-нибудь поговорят… Но убивать… Звучит как абсурд…