Ира Дивановская, до сего момента занимавшая сторону подруги, теперь осмелилась выразить робкое несогласие:

— Тёма жесток. Но он прав. Ты ведь не сможешь опекать Нику вечно. Ты печёшься о ней, словно о младенце. В конце концов, если воспитывать в своём ребёнке личность, у тебя вырастет личность, а если пытаться сделать из него сверхчеловека или, того хуже, воплощение собственных амбиций, то у тебя вырастет идиот. Во взрослом возрасте Ника не будет благодарна тебе за такое воспитание.

— Много ты смыслишь в воспитании, — завопила Кася, — тебе бы сначала своих детей завести, а потом осуждать уклад нашей семейной жизни. Я растила мою девочку не только для себя — я растила её для Алёши, для нас обоих. Ниченька — подарок мне от самого Господа, а не просто напоминание об Алексее. Ты не представляешь, сколько насмешек и издевательств мне пришлось терпеть, сколько слёз выплакать, сколько нравственных пощёчин получить, но я пережила это ради моей дочурки и пройду через все испытания вновь, если это будет необходимо. Ты и понятия не имеешь, каково это — иметь собственных детей и растить их. Это не только биологическая привязанность на уровне инстинктов. Ребёнок — это воплощение родительской любви. Если человек умеет любить, то и его ребёнок будет прекрасным, как эта любовь. А у меня прекрасная доченька. Значит, я всё делаю правильно.

Ира покачала головой, но спорить не стала и вместо возражений спрятала нос в кружке горячего чая. Кассандра мысленно поблагодарила подругу за молчание и принялась за работу, которая получалась у неё лучше всего — тщательное, монотонное, тупое мытьё посуды.

Саша Чипиров плакал всю неделю. Он пропустил занятия в школе, не пошёл на контрольные по истории и математике и каждый вечер звонил Оленьке Субботе, сквозь слёзы спрашивая у неё домашнее задание. Перед смертью Василиса Яковлевна сурово настаивала: «Саша, запомни, Бог есть. Не рви с Ним связь, укрепляй веру и помни, что ты пообещал сделать для меня». Саша дал клятву посвящать каждое воскресенье церкви и молиться за здоровье отца. Он готовился к похоронам с трогательным старанием, утешал папу и по инерции доплетал кашпо для маминых цветов, которое не успел подарить ей при жизни. Оленька навестила друга в четверг, а в субботу явилась в церковь на отпевание Василисы Яковлевны. Отец запрещал ей заглядывать в православные соборы и в мечети, но Оля заявила, что если она не придёт на похороны матери лучшего друга, то покажет себя как неправедная иудейка и двоедушный человек, ведь дружба для Оленьки Субботы стояла на первом месте после семьи. Андрей Васильевич ослабил хватку.

Уклад жизни Чипировых изменился. Квартира опустела. Чайный набор из зелёного оникса, которым каждый вечер пользовалась семья, — шесть небольших пиалок, столько же блюдечек и большой круглый заварочный чайник — убрали в кладовку и больше никогда не доставали. Постельное бельё Семён Кондратьевич менял только на своей половине кровати и время от времени взбивал подушки жены, поправлял одеяло, ставил на прикроватный коврик её домашние тапочки, отряхивал от пыли и вешал обратно на дверной крючок её любимый махровый халат. Саша категорически не одобрял папино поведение, но старик по-другому жить не мог. Семёна Кондратьевича Чипирова охватило немое горе, которое ударило артритом по ногам и потом ещё долго будет убивать воспоминания безутешного вдовца старческим маразмом. Работа давалась ему с трудом, ни ноги, ни сознание в порядок было не привести, и пришлось уволиться. Одной пенсии Семёна семье не хватало, но вдруг материальная помощь стала поступать от самых разных людей. В основном Чипировым помогал церковный приход. Участливые сёстры и братья навещали Сашу с папой раз или два в неделю, приносили угощения, не скупились на подарки. Настоящее чудо случилось за два дня до похорон, когда особенно состоятельный покровитель их церкви взял на себя половину расходов на ритуальные услуги. Потихоньку быт в семье налаживался.

Тёма Кравченко долго мучился раскаянием, ощущая острую необходимость извиниться в своём сердце перед Сашей, который не сдержал слёз на похоронах матери и счастлив, конечно, не был, и перед ворчливой Кассандрой, которая была права насчёт Тёминой жестокости. Но виду он не подавал.

Часть 2

I

— Четыре остановки, Ниченька, помнишь? Четыре!

На всякий случай Кассандра показала на пальцах число «четыре». Девочка воодушевлённо кивнула.

— Мне нужно бежать, солнышко, до вечера. Выходишь на четвёртой остановке!

— Хорошо, мамочка.

Вероника зашла в трамвай и села рядом с окошком. Народу было немного, что Кассандру успокоило. Трамвай тронулся и пополз по проспекту; Ничка махала маме до тех пор, пока та совсем не скрылась из виду.

Солнечные лучи светили прямо ей в лицо, и Ника улыбалась им в ответ. У неё было такое хорошее настроение, что ей хотелось петь во весь голос прямо в транспорте. Делать это на людях она, конечно, стеснялась, но была весна, а весной человеку больше ничего не остаётся, кроме как радоваться, влюбляться и петь.

Ника начала тихонько мычать мелодию, притопывая ногой в ритм. Затем огляделась. Никто на неё не смотрел. Никто ничего не слышал. Все сидели в наушниках, уткнувшись кто в книгу, кто в телефон. Ничку это обрадовало и огорчило одновременно.

«Никто уже давно не замечает в этом мире ничего прекрасного, — подумала она, — все обращают внимание только на самих себя. Но сегодня это даже хорошо! Каждый находится в своём маленьком мире, а я — в своём».

И она запела во весь голос. Из уст девочки, из самого её сердца лилась мелодия солнца, простая и красивая. Она напевала древний мотив с удивительными заботой и трепетом, с какими мать обыкновенно поёт колыбельную своему ребёнку. Иногда на Нику оборачивались пассажиры, но через секунду они вновь возвращались к своим мыслям, раскрыв газету на странице с кроссвордом. Далеко не все могли понимать смысл таких песен, поскольку девочка пела на языке, понятном только тем, кто познал абсолютное чистое счастье.

Лишь позднее Вероника заметила, как один светловолосый юноша раскрыл рот от восторга, не смея оторвать от неё глаз. Она смущённо улыбнулась. Он улыбнулся ей в ответ. Вот как Ничка встретила Сашу Чипирова — своего будущего мужа.

Они вмиг разговорились, а на следующей остановке юноша пересел к Ничке на соседнее сиденье.

— Я Ничка.

— А я Саша.

Поговорили ещё. Беседа текла и текла неторопливым весенним ручьём, а нужные слова находились сами собой, и Саша Чипиров вконец позабыл о печали, преследовавшей его последний