— Тебе на какой остановке выходить? — наконец спросил Саша, опасаясь скорого прекращения увлекательного разговора.

— На… на… через четыре станции. Я села на Виражной.

Парень обеспокоенно взглянул на Нику.

— Боюсь, ты пропустила свою остановку, — сказал он расстроенным голосом. — Следующая будет около универмага, это уже соседний район. Ты можешь выйти прямо сейчас и пересесть на другой транспорт.

Вероника весело рассмеялась.

— Я никуда не тороплюсь. Мне нужно было к пяти на плавание, но я уже не успею к началу занятия, так что проедусь с тобой. Ты далеко живёшь?

— Недалеко. Через две остановки. — Саша потупил взгляд и вытер о брюки вспотевшие ладони. — Слушай, а ты не хотела бы зайти ко мне в гости? Не подумай ничего скверного, я просто хочу познакомиться с тобой. Ты очень милая, и мне жаль, что по моей вине ты не попала в бассейн, но у меня дома есть шоколадные конфеты и вкусное какао. Это в качестве извинения. Ты же — ты же пьёшь какао?..

— Конечно, — улыбнулась Вероника. — Только потом посади меня на автобус в обратную сторону, иначе я заблужусь.

— Договорились!

Через две остановки и ещё пять минут пешей прогулки ребята дошли до Сашиной квартиры.

— Проходи, Ничка. — Чипиров подал ей домашние тапки, и девочка, хихикнув, мигом нырнула в них. — Извини, другого размера нет. У нас довольно скромно, эта квартира принадлежала ещё моему дедушке. Но мы с папой полностью довольны; нам многого и не нужно.

Сначала Ничка не поверила, что зашла в жилую квартиру. Это удивительное помещение напоминало скорее оранжерею или райский сад. Прихожая и гостиная были заполонены ароматными цветами: они стояли в терракотовых горшках на подоконниках и на полу, висели в кашпо по углам, декоративный плющ украшал окна и перила балкона. Вся мебель в доме была сделана из светлого дерева, а молодые растения сливались со стенами, выкрашенными в оливковый цвет. Любопытная Вероника стала разглядывать ютившиеся на полках и прикроватных тумбочках диковинные предметы: старые газеты и письма, оригами, шишки, ракушки; гербарии, прятавшиеся по книгам и журналам и служившие закладками; металлические подсвечники и подстаканники без стаканов; банки с бисером, шерстяные нитки в бобинах, цветные ленты; старинные украшения, дешёвые, с искусственными камнями, но всё же приятные, блестящие, напоминавшие о чём-то из далёкого прошлого; пожелтевшие книги по истории, по географии, по религии. В отличие от хлама, копившегося в её собственной квартире, эти вещи явно берегли, очищали от ржавчины и грязи, время от времени протирали от пыли, и вся эта суета вокруг никому, на первый взгляд, не нужных безделушек тут же придавала им смысл. На кухне Ничка обнаружила фантастическое разнообразие сушёных и вяленых овощей и фруктов, специй, острых перцев, чеснока, зелени. Запахи пряностей перемежались между собой и сливались в единую душистую смесь, не поддающуюся описанию и распознаванию. У Нички заурчало в животе. Саша Чипиров улыбнулся в ответ на комплимент и полез в бездонные кухонные ящики за какао. Он открывал одну дверцу за другой, чесал подбородок и раздумчиво опирался на деревянную столешницу. С виноватым видом он обратился к гостье:

— Извини, кажется, какао кончилось. Ты не против белого чая?

— Я обожаю чай! — заверезжала Вероника. — А разве существует белый чай?

Саша смеялся в ответ почти на каждый её вопрос или восклицание. Раз в десять секунд Ничка заворожённо тыкала пальцем в приправы или кухонные приборы, а Саша давал объяснение, зачем они нужны. Так и скоротали время, пока заваривался белый чай. Саша наполнил чашки и протянул одну девочке, чтобы та дала оценку волнующему цветочному аромату. Ничка жадно припала к чашке губами и тут же отскочила, едва удержав фарфор в руках.

— Осторожно, — испугался Саша, подбежал к гостье и протёр тряпкой мокрый пол. — Ничего. Ты не обожглась?

Девочка загадочно хихикнула и спрятала розовые щёки за ладошками. Саша повторил вопрос, и Ничка в ответ мило подпрыгнула на месте, опять не проронив ни слова. Казалось, реальный мир был для неё игрой в классики или чехарду. Саша был очарован этой лёгкостью характера. В мире душевных пантомим и театральных драм Вероника Карась была самой живописной декорацией. Она смотрела на юношу такими ясными глазами, полными любви (и неясно, была ли та любовь сестринская или романтическая), что Саше Чипирову стало неловко: на него ещё никто так не смотрел.

— Пройдём в гостиную, — предложил краснеющий мальчик, взял оба блюдца с чашками и повёл девочку в соседнюю комнату. — Я, кстати, тоже раньше ходил в бассейн. Ты давно занимаешься плаванием?

— Я не занимаюсь, — беспечно ответила Ничка. — Я ни разу за год не доехала до нужной станции. А маме признаться неловко. Я просто делаю круг на трамвае и возвращаюсь домой.

Саша оторопел.

— Целый год? Сколько же денег ты потратила на дорогу?

— У меня льготный проезд, — развеселилась Ничка. — У меня папы нет. Точнее он с нами не живёт, он в Москве завязывает ленточки на коробках с пирожными. Мама им очень гордится.

— Прости, мне очень жаль, — спохватился Саша. Он и не знал теперь, о чём спросить девочку: ответы она давала печальные, как сама реальность. — А чем ты занимаешься в свободное время, кроме «бассейна»?

— Почти всем, — радостно выдохнула Ничка и стала с энтузиазмом перечислять, загибая пальцы: — я люблю пускать мыльные пузыри, делать гербарии, собирать интересные ракушки или камешки, люблю делать оригами, складывать пазлы, шить, вязать крючком, гулять и любоваться природой, качаться на качелях, ухаживать за цветами, коллекционировать статуэтки и ещё столько всего! Я люблю спать и видеть сны, люблю просыпаться, завтракать, обедать; ужинать не очень люблю, но мне нравится пить горячее молоко на ночь, потому что мама добавляет в него мёд, а мёд я тоже люблю. Ой, чуть не забыла, это же самое важное! — мне нравится мороженое в вафельных стаканчиках. Фисташковое самое вкусное, но иногда можно поесть и шоколадного, чтобы фисташковое не надоело. Я так люблю жизнь, и я не понимаю людей, которым жить не хочется. Жизнь так хороша! Правда же?

Саша совсем поник. Хотя образ наивной, чистой души его и привлекал, на самом деле картина была жалкой, гротескной и пугающей. Вот что делает с детьми чрезмерная опека родителей: в четырнадцать лет Вероника не могла ни сама завязать шнурки, ни купить хлеб в магазине. Девочка верила, что способна довольствоваться малым и находить счастье в мелочах, но не подозревала даже, что бо́льшую часть жизни, самую трудную и неприятную часть, за неё проживает её собственная мать.