сапоги сошьет, что ты всю жизнь их с радостью носить будешь. А сейчас на ленинградской фабрике «Скороход» почетный стахановец, перетяжчик Николай Сметанин за одну смену 1400 пар ботинок перетянет, при норме 680. Но качество… И кто такие ботинки потом носить будет? Нет пока и такие разметут, будут ругаться и носить. Так как никакого выбора нет. Во-первых выбирать не из чего, а во-вторых снабжение идет по разнорядке. А через 15 лет? А через 30? Тогда к ним никто и на пушечный выстрел не подойдет.

Во-вторых, пошел делать заказ мастеру. Чтобы переделать мешок для змей в рюкзак. Сельского «класса элита-премиум». У меня был нарисован гибрид наспинного ранца наполеоновского солдата, рюкзака и вещмешка. Тонкая жесть должна была защитить мою спину от змеиных укусов. Ее хватило и на две боковины. Рюкзак получился многослойным. Кроме жести от состоял из слоя брезента, синтетической «чертовой кожи» внутри и сверху слоя обычной кожи. Узел затягивался веревкой как на вещмешке, но сверху был предусмотрен еще и предохранительный клапан на ремнях, как на рюкзаке.

В принципе, ядовитая змея может прокусить и толстый слой кожи. Многие знают байку о «сапогах мертвеца». И что их никогда не надо надевать. Кто не знает — поясню. В Индии как-то раз вдова продавала на базаре сапоги покойного мужа. Покупатель, который купил себе эту обновку вскоре тоже умер. История повторилась. Новая вдова и новый покупатель. И снова смерть.

Стали разбираться. Оказывается кобра попыталась прокусить сапог. И сломала ядовитый зуб. Он торчал в коже и потихоньку царапал ногу владельцев обуви. Отправляя их, как на конвейере, на тот свет. Но многослойную кожу не одна змея не прокусит.

Остаток коровьей шкуры должен был нашит на мой рабочий плащ змеелова и на жестко поднятый воротник. Который цеплялся на пуговицах. Отец мне выделил свои сапоги из толстой свиной кожи, благо у нас с ним был уже один размер, так что я заказал обувщику пришить к ним сверху еще дополнительного материала, превратив их в кожаные ботфорты. Достигающие до половины моей ляжки. Мало ли, докуда среднеазиатские змеи могут допрыгнуть? В общем, денег я на экипировку не жалел. Они текли как вода сквозь пальцы.

Сейчас, спустя почти двадцать лет после революции на толкучках можно было купить все, что угодно. Были бы деньги. Торговали даже оружием. На рынках, в скобяных развалах, среди старых гвоздей, мятых котелков армейского образца, кусков олова для паяния и лужения, ржавых скоб, связок ключей, замков, слесарных и столярных инструментов, побывавших в работе, иной раз валялась позеленевшая латунная гильза от стреляного патрона трехлинейки, нагана, браунинга, парабеллума, обрывок пулеметной ленты. Игрушка? Нет. Своеобразная рекламная вывеска: здесь торгуют оружием и патронами.

Следовало только присесть, порыться в «товаре», посмотреть одно, другое, прицениться — словом, обнюхаться, развязать язык безразлично-сумрачному хозяину всей этой малоценной дряни. Поговорив о том, о сем, о ценах на муку, на сукно, о решениях Культпросвета, о недостатках протекционной системы, о том, что заготовки древесной коры для голодающих Советской властью снова пущены на самотек и о том, что зимой-то уже наверное что-то стрясется, можно было перевести разговор на дело — сначала обиняками, потом и напрямик.

Дело не простое. Если удавалось не спугнуть продавца, то личность покупателя проверялась. Если человеку верить было можно, совершалась сделка, не на базаре, конечно, а где-то в городе, иногда в пригородном селе, порой на довольно отдаленной железнодорожной станции. В общем, за каких-то 25 рублей при желании можно было достать ржавый, но вполне рабочий пистолет или обрез…

Но мне пока с оружием связываться было рано. К тому же, в Туркмении с этим делом еще проще. Граница рядом. И Советская власть еще разрешает кочевать племенам по обе стороны границы. И так же пропускает по традиционным путям торговые караваны. Банды бы не шастали и довольно.

Вечером, разместив заказы, я поехал в Киев. На следующее утро отдал долги «дяде и еще успел наведаться в университет, где меня уже "потеряли».

Глава 6

Как я и предполагал, оформление моей поездки затянулось. Вот уже и конец апреля, а я еще не тронулся в путь. Да, топали деньки за деньками. Как солдат в походе — пять километров в час. Можно было бы уже поискать под Киевом гадюк, но я так уже забегался, задолбался, одурел от советских чинуш-бумагомарателей, что уже решил не дергаться. Будь — что будет. Да и на природе: «Чистейший воздyх тyт и там воняет жyтким перегаром, в полях прошел пастyх Иван и надышал своим yгаpом…»

Какая уже разница, начинать ловить змей здесь или в Туркмении? Если не смогу себя пересилить, то там хотя бы у местных мальчишек прикуплю каких-нибудь малоядовитых или неядовитых змей, чтобы командировку закрыть. А уже на последнем курсе плавно отойду от темы пресмыкающихся.

Но пора ехать. Все готово. Завтра отправляюсь в неизвестность. Зачем я только ввязался в этот блудняк?

Накануне отъезда я забежал в университет. Надо было проститься с друзьями — однокурсниками и профессором Артоболевским.

Профессор меня напутствовал не совсем оптимистично:

— У меня к вам имеется просьба, — трагически молвил он, понизив голос, и в нем послышалась теплая отеческая нотка. — Просьба очень убедительная: не горячитесь. Будьте осторожны. Помните: змеи никогда не упускают случая, чтобы отомстить за свой плен.

Нечего сказать — приободрил! Так приободрил. Хоть сразу панихиду себе заказывай!

На следующий день, на перроне Киевского вокзала, куда я приехал на извозчике, была сутолока, как на базарном толчке. Хватай мешки — вокзал отходит! Ошалевшие люди хаотично метались по перрону, сталкиваясь друг с другом, разбрызгивая растоптанную жидкую грязь. У кого-то — мешок за плечами, у другого — баул или чемодан в руке, или же обернутая рогожкой пила.

На рожах следы похмелья, в буркалах ненависть ко всему миру вокруг. Перед глазами так и мелькали в круговороте кепи, ушанки, буденовки, собачьи воротники, кожаные куртки, серые солдатские шинели, армяки и зипуны.

Истеричные крики:

— Куда прешь, стерва⁈ Зашибу!

И на меня:

— Чо вылупился? Студентишко, интеллихент сраный!

Тот еще паноптикум с кунсткамерой. При Советах подобную публику звали