выступают за всеобщую забастовку. В самой раскаленной области Муссолини со страниц «Классовой борьбы» призывает к перевороту. И Анжелика всегда готова поддержать его, даже когда он предлагает физически препятствовать отправке итальянских солдат на войну и организует саботаж на железнодорожных путях в Мельдоле. Секретаря социалистов Форли отправляют в тюрьму, где помещают в ту же камеру, в которой сидел Пьетро Ненни. Вожди-реформисты впервые слышат имя Муссолини.

Решительный поворот произошел в 1912 году: при активном участии революционеров был созван чрезвычайный съезд партии в Реджио-Эмилии. Максималисты хотели исключить из партии тех, кого презрительно называли демократическими слепнями, джолиттинцами и триполитанцами, а также отправить Турати в оппозицию реформистов. Анжелике удалось вернуть Муссолини и вместе с ним сильную федерацию Форли в ИСП: Балабанова участвовала в местном съезде 16 июня, где ее выбрали в президиум.

Политический и социальный контекст, в котором открылся съезд в Реджио-Эмилии, идеален для революционеров. В стране царит глубокий экономический кризис, классовая борьба подпитывается требованиями ассоциации работодателей аннулировать все достижения профсоюзов за последние десять лет. Вспыхивают бурные забастовки шахтеров и рабочих-машиностроителей в Пьомбино и на Эльбе, крестьян и рабочих стекольного завода в Ферраре. Все эти акции протеста выходят из-под контроля Генеральной конфедерации труда и реформистов. Зато анархо-синдикалистам удается положить им конец: они раздувают огонь и выражают солидарность с современным рабочим классом, который за эти годы сформировался в сталелитейной и горной промышленности, а также на крупных заводах с современными технологиями. Социалисты-революционеры уже настолько сильны, что выходят на национальную политическую сцену, набирая от 40 процентов в национальном съезде в Модене до 55 процентов в Реджио-Эмилии.

На этом последнем съезде наша пара окончательно воссоединяется. Оба в первых рядах сражаются против «министериалистов», примыкают к крайне левому революционному крылу. Их активно поддерживают романьольские делегаты, и они отстаивают принципиальную позицию: никакого взаимодействия с реформистами, даже с теми, что придерживаются левых взглядов; на административных выборах ИСП должна поддерживать только своих кандидатов и не допускать союзов с другими партиями. Артуро Велла и Костантино Лаццари, яркие представители движения максималистов, пытаются усидеть на двух стульях: они не хотят окончательно рвать с Турати, Кулишевой и Тревесом.

Удается достичь компромисса: тактика избирательной кампании смягчена (избирательные союзы и поддержка оцениваются в каждом бюллетене отдельно), однако над головами друзей Джолитти навис дамоклов меч. Представить резолюцию с пунктом об их исключении поручено не кому иному, как двадцатидевятилетнему романьольцу. Принято жесткое и беспощадное решение: их надо изгнать. Документ принят и подписан Серрати, Этторе Чиккотти, Муссолини и Балабановой. В ночь на 7 июля революционные силы собираются в зале Верди театра Ариосто: именно здесь рождается окончательный вариант этого политического хода. Но как в понятной форме объяснить общественному мнению, а главное – соратникам и сочувствующим, изгнание столь высокопоставленных и популярных личностей? Для этого нужен человек, которого признают авторитетным, заслуживающим доверия, стоящим над партиями. По мнению Чиккотти, это Анжелика.

Надо идти вперед. Нельзя дать шанса печати извратить мотивы, которые привели нас к этой ампутации социалистического движения. Наверняка кто-то объяснит ее чьими-то амбициями или личным соперничеством. Значит, нужно чтобы от нашего имени говорил товарищ, которого трудно подозревать в том, что им руководят мелочные личные мотивы и в честности и бескорыстии которого никто не сомневается[104].

Анжелика в растерянности: ей впервые предстоит перейти от слов к действиям. Надо на практике применить свой идеологический пыл. В ту ночь она возвращается в гостиницу с «невероятно тяжелым сердцем»: она и помыслить не могла, что ей придется выполнять «столь горестное поручение». Биссолати – первый лидер ИСП, с которым она близко познакомилась, именно он десять лет назад распахнул перед ней двери редакции Avanti!. Но сейчас она уже не робкая девушка, приехавшая из холодных европейских университетов с пачкой книг Лабриолы под мышкой. Теперь она боец, проникнутый идеями, не допускающими примирения.

Когда Балабанова появляется на трибуне театра Ариосто, ее встречают «громкие аплодисменты»[105]. Она начинает издалека. Сначала она поясняет, что речь идет не «о методах или тактике, проблема в принципах». Она напоминает, что Гвидо Подрекка взывает к чувствам товарищей, прося их не изгонять его из партии. Но в политике нет места чувствам.

Мы тоже испытываем чувство горечи. Но только нас к этому вынуждают высокие принципы! Замечу, что именно сейчас, когда в буржуазной печати говорят, что социализм еле дышит, все завидуют этой нашей живучести, которая позволяет нам исключать и отталкивать даже своих лучших людей, потому что пролетариат оскорблен их отношением к некоторым проблемам, которое не соответствует идеям и методам рабочего социалистического класса[106].

По мнению Балабановой, то же самое будет с другими участниками социалистического движения, с реформистами, которые «сократили социализм». И когда массы выражают неодобрение, настает момент, когда надо навести порядок. Потом она переходит к более конкретным вопросам. Обвиняет Подрекку в лицемерии: он говорит, что выступает за войну, будучи владельцем журнала L’Asino[107], и в то же время «из коммерческих соображений» выражает идеи пацифизма, чтобы продать как можно больше экземпляров. Ее голос набирает силу, она почти кричит.

Нам не остается ничего, кроме как объявить этому журналу бойкот. Подрекка говорил о карьерной лестнице министров. Но если бы каждый приводил причины, по которым поднимаются или не поднимаются по карьерной лестнице министры, платят или не платят по векселям в Римском банке, демонстрации были бы не в пользу почтенного господина Подрекки[108].

Депутат, сидевший в партере, встал, поднялся на трибуну и попытался что-то сказать, объяснить, что он не имел в виду себя, когда говорил о карьерной лестнице министров: «Я этим не занимаюсь. Я только повторил газетные обвинения». Его слова потонули в потоке брани и криков депутатов-революционеров. Они требовали, чтобы он замолчал, и аплодировали Балабановой. Та спустилась в партер и сообщила всем, что днем получила открытку от Августа Бебеля: французский интернационалист выразил удивление по поводу отношения некоторых итальянских социалистов к войне. Колониальной войне, которая, по мнению правых реформистов, должна содействовать развитию цивилизации в Триполитании и категорически против которой была Анжелика.

Социалисты не имеют права говорить о цивилизованных и нецивилизованных странах, потому что таким образом они оправдывают реакционеров, которые подразделяют общество на два класса: тот, что управляет, и тот, что должен ему прислуживать[109].

На следующий день Балабанова опровергла статью о своем выступлении, опубликованную Avanti!. Она написала в редакцию письмо, в котором сказала о «небольшой неточности».

Хотя я и отмечала, и осуждала непоследовательность редактора L’Asino, я и не