я нашел три предмета, которые могли бы оказаться очень полезными в моем положении: большой кухонный нож, топор и ломик. После недолгих колебаний я сунул за пояс только топор. Этой штукой проще всего взломать дверь станции. Там же я раздобыл старый, пропахший помоями армейский бушлат и варежки.

Кофе я решил выпить по-человечески, в зале. Прихватив с барной стойки ополовиненную бутылку коньяка, я развалился в глубоком кресле и стал стремительно возвращаться к жизни. Голубоватые тени замерли на стенах и потолке кафе. В сумраке можно было различить призрачные силуэты столов, стульев, сложенные из нетесанных булыжников декоративные перегородки, отделанные лакированной вагонкой. Днем, всего несколько часов назад, здесь было многолюдно, толпились у стойки загорелые до черноты горнолыжники – в ярких комбинезонах, фирменных налобных повязках, поверх которых отсвечивали желтыми стеклами широкие очки; за столиком в углу шумно гудела толпа "чайников", одетых в нелепые куртки-"аляски", старые спортивные костюмы, допотопные солнцезащитные очки; начинающие покорители горных склонов активно употребляли спиртное, перебивая друг друга, взахлеб рассказывали о своих успехах и падениях и с благоговением поглядывали на "фирмачей". В зале пахло свежим морозом, подгоревшим кофе и шашлыками, а за окнами полыхали ослепительным пожаром ледники и горные вершины…

Меня стало клонить ко сну и, прогоняя навалившуюся на меня истому, я потянулся, вскочил с кресла. О себе я позаботился. Теперь надо было помочь людям, оставшимся в холодном вагоне, подвешенном над пропастью.

В тамбуре, где находились умывальник, гардероб и ящик для лыж, я увидел дверь с табличкой "Посторонним вход воспрещен". Если мне не изменяет память, этой дверью пользовался персонал станции и, возможно, через нее можно попасть в диспетчерскую и машинное отделение.

Дверь была заперта на щеколду, и мне не пришлось воспользоваться топором. Аккуратно надавил на дверь плечом, и та, недолго сопротивляясь, звякнула и распахнулась. Наверх вела лестница. На ее пролетах не было ни одного окна, и я поднимался в полной темноте, почти наощупь.

Второй этаж. Поворот налево. Длинный коридор, по обе стороны которого белели двери. Это была небольшая гостиница, точнее, приют, где можно было разместить на ночлег дюжину человек. Как-то мне пришлось остаться здесь на ночь. В ноябре прошлого года, в самый разгар схода лавин, я с ребятами выловил у скал Пастухова двух безумцев – московских студентов, которые в спортивных костюмах и кроссовках намеревались штурмовать Эльбрус. Поздно вечером мы приволокли их сюда. Парни были обморожены, пришлось принимать экстренные меры и оставаться здесь до утра.

Стараясь не греметь своими пластиковыми колодками, я прошел в конец коридора, поднялся еще на этаж выше и зашел в комнату диспетчера. Широкое, на полстены, окно, пульт с телефоном прямой свзя с "Кругозором", стартовый рубильник, кнопки подачи сигналов.

Я поднял трубку и покрутил ручку. Телефон был исправен, но с "Кругозора" никто не ответил. Странно все это. Эльбрус словно вымер. Дежурные техники, конечно, никогда не отличались особой бдительностью и по ночам спали крепким сном горцев. Но ведь ныне ночь особая!

Я не видел и не знал, как террористы обошлись с техником "Кругозора", но раз он отправил нас на "Мир", то, смею предположить, он цел и невредим.

Я взялся за рубильник и включил массу. В диспетчерской вспыхнул свет. Лампочка была тусклой, но на мгновение ослепила меня. Прикрывая глаза ладонью, я кинулся к стене, нащупал выключатель и нажал кнопку. Комната снова погрузилась во мрак.

Все ли правильно я делаю, думал я, возвращаясь к пульту. Взялся за рукоятку управления транспортным тросом. Все просто: если потянуть рукоятку на себя, вагон поднимется ко мне, на "Мир". Если от себя – заскользит вниз, на "Кругозор".

Я толкнул рукоятку вперед. Включился главный движок, загудел, набирая обороты; через секунды автоматически сработало сцепление, над платформой закачался и пришел в движение трос.

Четверо пленников покатили вниз. Через несколько минут вагон должен благополучно причалить к платформе "Кругозора". Все будет хорошо, думал я. Там им ничто не угрожает. Если техник жив, он встретит их и устроит на ночь. Все будет хорошо, мысленно повторил я, если только…

Я тряхнул головой, отгоняя страшную мысль. Нет, Эда ни за что не потянет на подвиги, за это я ручаюсь. За чету Власовых тоже можно не беспокоиться: Дима наверняка спит, а Ирэн физически не способна совершать сложные трюки. Вот только Маша с Уралмаша. Взбалмошная, глупая девчонка. Смелая по той причине, что еще не знает, что такое смерть, а острых ощущений ой как хочется. Только она из той четверки, подражая мне, могла вскарабкаться на трос. И если это все-таки случилось, то катки вагона пройдут по ее пальцам, раздавливая их, размазывая, как солидол, по тросу, а потом ее зацепит подвесной системой, сомнет, разорвет чудовищной силой… Нет, только не это!

Я почувствовал, как испарина выступила на лбу. Еще некоторое время я прислушивался к мерному гулу двигателя, глядя через окно в черную бездну. Снежные иглы продолжали шлифовать стекло, на подоконнике образовался небольшой сугроб. Если метель до утра не утихнет, окно наполовину будет скрыто снегом. Потом сугроб свалится какому-нибудь горнолыжнику на голову, забьется за ворот, залепит очки. Для его друзей это будет хороший повод посмеяться.

Но вот на склонах, в глубоких кулуарах, обширных каминах я смеяться очень не советовал бы. Выпавший за ночь снег на дневном солнце покроется фирновой коркой, превратившись в многотонные доски. Они будут держаться за скалы до поры до времени, пока сила сопротивления не станет на тысячную долю ньютона меньше силы притяжения, пока какой-нибудь "чайник" не попытается проехаться по слепящей целине, пока какой-нибудь восторженный турист не завопит во всю глотку: "Красота-а-а-а!!". И тогда с ужасным воем, визгом, хрустом эта чудовищная доска тронется с места и, стремительно набирая скорость, понесется вниз, увлекая за собой тонны мокрого, как сырой бетон, снега. Лавина с тупой, сметающей все на своем пути силой полетит вниз, слизывая, как блох, людей, взбивая их в снежном коктейле, с легкостью разбирая на доски деревянные домики, пригибая до земли величественные сосны, вышибая окна в гостиницах и турбазах. Никому не советовал бы я оказаться на пути этого чудовища.

Даже если я не смогу добраться сегодня до ледовой базы и связаться по радио с дежурным КСС, мои ребята сделают все сами: закроют трассы, остановят подъемники, под вой протеста запрут и опечатают пункты выдачи лыж, и все обитатели Баксанского ущелья хлынут в бары и рестораны. Так было всегда: когда в горах лавиноопасная ситуация, прибыль питейных заведений возрастает в несколько раз. Может быть, потому меня