А чему я удивляюсь, думал я. Эти два бравых бойца – не пионеры из команды Тимура. Может быть, не достаточно обученные, не совсем опытные, но, тем не менее, до сих пор диктуют правила игры… Тьфу, я уже думаю словами Эда!

Нагнувшись, я выволок из-под кровати свой старый китайский пуховик, надел его взамен бушлата, отыскал запасную пару перчаток, отстегнул ботинки, опустив босые ноги на прохладный пол и сел на стул напротив маленького слепого окошка, полностью залепленного снегом.

Что дальше?

Привычная обстановка моей холостяцкой берлоги действовала успокаивающе. Еще некоторое время я сидел в полном оцепенении, чувствуя, как жизненная сила медленно возвращается в измученные ноги. Топор упирался рукояткой в ребра, я вытащил его из-за пояса и кинул на кровать. Кажется, в качестве оружия он мне не пригодится, надо будет утром вернуть его поварам, иначе плакали шашлычки! Да, мысленно согласился я с тем, во что очень хотел верить, все мы отделались легким испугом. На базе террористов нет. Даже самый неопытный, самый глупый бандит обязательно позаботился бы о личной безопасности и не допустил бы, чтобы на базу кто-либо вот так просто мог проникнуть. Скорее всего, они ограничились коротким отдыхом и пошли дальше. Вопрос в том, одни пошли или взяли с собой заложника?

С книжной полки, прибитой над столом, я снял толстую тетрадь, вырвал из него лист бумаги, зажег свечу и стал писать письмо своей тетке в Красный Рог. Собственно, это было не письмо, а короткая записка. В ней я просил подготовиться к встрече… Впрочем, об этом позже. Письмо я спрятал в конверт, написал подробный адрес и спрятал между страниц томика стихов Бернса.

Потом нехотя натянул на ноги альпинистские ботинки на высокой шнуровке и вышел из вагончика. Кажется, метель выдыхалась. Где-то над Эльбрусом, пока невидимым из-за тумана, пробивался неоновый свет полной луны. Ветер слабел, мороз усиливался.

По кругу, обойдя все бочки с тыла, я подошел к светящемуся окну. Бочка стояла на металлической опоре, и окно находилось гораздо выше моей головы. Пришлось карабкаться по ржавым, обледеневшим трубам, подтягиваться, хватаясь за монтажные скобы.

Окно было завешено шторкой, и я мог заглянуть только через узкую щель. Пластиковый откидывающийся стол, вроде тех, которые установлены в плацкартных вагонах, был заставлен консервными банками и кружками. На тарелках лежали кружочки колбасы, тонко порезанный хлеб, соленые огурцы и еще какая-то снедь. Рядом, на кроватях, сидели Гельмут, Мэд, а чуть дальше – на стуле – очкарик Глушков. Все молча жевали.

Я спрыгнул с карниза в снег. С души свалилась гора. С души свалился Эльбрус! Не таясь, пошел по пояс в снегу, разгребая его руками, как культиватор. На пороге отряхнулся, попрыгал и толкнул дверь "предбанника".

– Эй! – крикнул я, наощупь отыскивая ручку второй двери. – На ночь есть вредно! Ферштеен зи михь?

– Вредно! – подтвердил кто-то.

Дверь распахнулась, и мне в грудь уткнулся ствол автомата. Я, холодея, поднял глаза. Напротив меня, улыбаясь во всю ширину небритого лица, стоял Тенгиз.

11

Должно быть, своим видом я доставил ему удовольствие. Тенгиз качнул стволом, приглашая меня войти, и радостно протянул:

– Ой! Кого я вижу! Господин переводчик, обанный бабай! А мы тут без тебя лбы расшибаем об языковой барьер. Присоединяйся, гостем будешь!

Из-за спины Тенгиза появился Бэл. Он был в спортивной майке, оголяющей крепкую шею с толстой золотой цепью, волосы распущены – эстрадный певец, а не террорист. Молча подтолкнул меня к переборке, обыскал, повернул спиной к себе и подтолкнул.

– Носик уже не болит? – проявил он заботу. – Иди!

Почему раньше мне казалось, что я – умный человек, подумал я. Во всех бочках по два отсека. Из окна я видел только жилой отсек. За дверью – еще один, с обеденным столом, рукомойником, шкафами и полками. Эти веселые ребята преспокойно сидели в этом отсеке и ждали меня.

Я открыл дверь и вошел в жилой отсек. Гельмут, Мэд и Глушков перестали жевать и посмотрели на меня.

– Привет! – сказал я и довольно глупо улыбнулся.

По лицу Мэд пробежала судорога боли. Она привстала, шагнула ко мне, схватила мои руки и сказала по-немецки:

– Это ужасно! Зачем ты сюда пришел?

Она хороший человек, подумал я, глядя в ее влажные глаза. Она мучается от угрызений соывести, будто виновата в случившемся.

– На место! – спокойно приказал ей Бэл.

Гельмут положил на стол кусочек хлеба, пожал плечами.

– Это есть беда, Стас, – сказал он. – Илона не виноват, я тоже не виноват…

– Перестаньте, Гельмут, – перебил я старика. – При чем здесь вы?

Тенгиз взял меня за воротник пуховика и заставил сесть на кровать. Глаза его хищно блестели, физиономия просто сияла от восторга.

– Так ответь мне, переводчик, ты зачем сюда прискакал? Мы ж тебя отпустили, сокол ты наш ясный! А в ту халабуду зачем тайком лазил? – кивнул он в ту сторону, где стоял мой вагончик. – Что ты там искал?

– Я здесь работаю, – ответил я и с опозданием прикусил себе язык.

Террористы переглянулись. Тенгиз подсел ко мне и положил руку мне на плечо.

– Ягодка ты наша! Мы ж тебя, родного, ждем – не дождемся. Что ж ты сразу, на канатке, не сказал, что работаешь начальником спасотряда? Мы б тогда по твоему дражайшему телу не били и пуховичок отдать этому комсомольцу-добровольцу не позволили бы. Тебя же беречь и защищать надо, как родину-мать.

Я молчал. Бэл налил в стакан водки и протянул мне:

– Выпей, а то ты на черта похож.

– Спасибо, – отказался я.

– Как хочешь.

Он выпил сам, выгреб ножом из банки паштет и толстым слоем намазал на хлеб. Я повернулся к Мэд, которая все это время не сводила с меня глаз.

– Все в порядке? Тебя не били? – спросил я.

За нее ответил Гельмут:

– Все в порядке, Стас… Если, конечно, так можно сказать, – сказал он, горько усмехнувшись и добавил: – В России это есть порядок.

– Ну ты, немчура! – вспылил Тенгиз. – Ты Россию не трожь! Я тебе сейчас Бухенвальд устрою, тогда поговоришь о порядке.

Гельмут замолчал, но не надолго. Он вскинул седую голову и властным голосом сказал:

– Вы позволишь мне выпить?

Бэл усмехнулся и сделал движение головой, мол, нет проблем, наливай. Немец понял, что ему предлагают водки, отрицательно покачал головой и потянулся к своей сумке, лежащей на кровати.

– Руки! – крикнул Тенгиз.

Гельмут замер. Тенгиз шагнул к столу, заставил подвинуться Мэд и протянул руку к сумке.

– Дай сюда!

Он недолго рылся,