он, беседуя с Марией Петровной, вдыхал ее аромат, украдкой подглядывая в ту ложбинку, которая образовывалась между двумя женскими бугорками, они у Марии Петровны были такие изящные и аппетитные, что это было видно даже сквозь плотную материю платья: упругие, круглые, почти сферические и соски всегда прямо торчали, обозначаясь небольшими овальными кнопочками. Она теперь была здесь. И то юношеское воображение, которое так сладостно представляло ее в его сознании и выливалось во снах в дикие, необузданные оргии могло вполне реализоваться, так как запретное, как казалось, ушло, а необходимое, желанное могло совершиться. Он приблизился к ней на несколько шагов и уже протянул руку, чтобы потрогать то, что всегда подспудно хотел осязать в юности, но одернул их, вспомнив Адель. Любовь, чувство только что народившееся, не давало воли его вырвавшейся на свободу фантазии, ничем не сдерживаемой кроме этого доброго чувства. Тотчас исчез образ Марии Петровны. Теперь он один шел по тропе, и снова по осеннему лесу. Тропа обрывалась у крутого ската оврага, прорезающего лес поперек. Ступеньки, вырубленные в глинистой поверхности ската, вели на дно оврага к деревянному помосту, где Кастусь видел четыре фигуры. Он спустился вниз: троих Карновский сразу узнал, они стояли рядом друг с другом, слева Мария Петровна справа Адель, а в центре та самая старуха, теперь в образе Черной Дамы с откинутой вуалью и морщины на ее лице, как некие шрамы, были ужасны. Спиной к нему стоял четвертый, в таком же алом плаще, как и Адель. Почувствовав присутствие Карновского он повернулся к нему лицом: это был мужчина с черной, окладистой бородой, совершенно лысый. Его зеленые глаза пристально смотрели на Кастуся, уголок кривого рта чуть подергивался и когда он открыл его, чтобы сказать фразу, он еще больше искривился, придав лицу свирепое выражение. Он сказал:

— Я, Ярун, служитель Друникене. Ты — мой потомок и наследник моего служения. Возьми ту что тебе дорога.

Жрец отступил в сторону, склонив голову и указав на Марию Петровну и Адель. Каменное лицо старухи было непроницаемо. На этот раз Кастусь недолго колебался со своим выбором и взял за руку Адельку, которая никак не выразила своего чувства по этому поводу, обе они, и его бывшая учительница и Адель, будто спали с открытыми глазами. И взяв за руку свою любимую он услышал глухой голос старухи, которая разомкнула свои уста:

— Идите обратно по той тропе, что пришли сюда. Теперь она выведет вас в новый мир.

Они пошли и все было хорошо, и тропа была чиста и времена не менялись и они уже думали, что спокойно выйдут из леса и вернутся домой и все будет по-прежнему. Только Кастусь не знал, как по-прежнему, и возможно ли это — жизнь так как была. Он теперь ничего не знал. Но тропа вывела их к большому плоскому камню, серому и бугристому, похожему на брачное ложе, ждавшее их долгие века. Здесь тропа уже никуда не вела, только к камню, расположенному на большой полянке со всех сторон окруженной лесом.

* * *

Шел дождь и ветер ломился в маленькое оконце келии отца Казимира. Ночь господствовала снаружи, наполняя собой все пространство улицы тьмой. Монах Казимир молился перед распятием, вырезанным из добротного куска самшита, и стук в окно для него стал неожиданностью. Он вздрогнул как будто его застали за неприличным и неподобающим его сану делом. Стук повторился. Отец Казимеш оставил молитву ради блага того путника, что стоял сейчас за дверью и настойчиво стучался к нему. На пороге стоял отец Анатолий. Поверх старого белого, от времени ставшего немного сероватым, подрясника, на нем было одето пальто. Его мокрые от дождя волосы были рассыпаны по плечам, а не как обычно собраны хвостом на затылке. Священник не спрашивая разрешения вошел в келию отца Казимеша и уселся в кресло перед ярко пылавшим огнем в камине — вечером, даже летом, монах немного протапливал комнату, толстые стены древнего здания плохо сохраняли тепло. Отец Анатолий был явно чем-то расстроен. Он без приглашения сел за стол, стоявший в самом углу комнаты и стал с жадностью пить чай с пышками, посыпанными сахарной пудрой, предназначенными для скромной вечерней трапезы монаха. Отец Казимир со спокойным равнодушием смотрел на священника, уважая в нем сан и друга и не смея остановить его пищевую алчность. Он справедливо полагал, что к этому есть причины и утолив свою не сытость, отец Анатолий все объяснит. Так и произошло — съев все что было на блюдце, а там было ровно три пышки, и выпив весь приготовленный чай, отец Анатолий наконец откинулся на спинку кресла, и с удовольствием поглаживая свой округлый живот, сказал:

— Казимеш, нам надо остановить все это

Монах не сразу и сообразил, о чем ему говорит его собрат.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду все то что нам говорил Смуткевич, про убийства и прочее. Все это вымысел. Тебе не кажется, что он живет в собственном воображении?

— Не понял. — Недоумевал монах

— Я после его посещения полистал подшивку нашей районной и городской друньской газеты «Денница» за последний год и даже упоминания не нашел о каких-либо загадочных ритуальных убийствах

Монах сел на стул с противоположной стороны квадратного стола

— Ну правильно, а какие там могут быть упоминания, это же газета — беспомощно попытался возразить он батюшке, но тот был настойчив

— Вот именно газета. А для прессы убийства самая лучшая тема. Но это не самое главное. Я еще навел справки — посетил местное отделение милиции и мне знаешь что там сказали?

Отец Казимеш с опаской посмотрел на него, как будто ожидая какого-то страшного известия или удара в лицо, вообщем любой неожиданности.

— Не было никаких таких убийств за последнее время, да и раньше они такого что-то не припомнят

— Т. е. ты хочешь сказать, что это все часть воображения нашего Кастуся Карновского — начал догадываться Казимир

— Вернее часть его мира, скорее всего Лявон каким-то образом стал жить его образами. Но дело не в этом, а в том, что нет никакого ритуала, не бывает никаких жертв, есть только одна, которая должна попасть обязательно в воображаемый лес, логово Друникене

— Значит, кто-то — кого мы не знаем?

— Мы его знаем. И он уже на пути в лес или уже в лесу.

Страшная догадка поразила все существо монаха. Не сговариваясь они вместе вышли в ненастную ночь и мимо костела направились вон из города в сторону леса, туда где сейчас вершилась дальнейшая