Смущенно запнувшись, Соно́да-сан опускает взгляд.

За окном щебечут какие-то пташки. Судя по тому, как они клюют землю, задирая хвосты на бегу, — наверное, трясогузки.

Небо дышит осенью все ощутимее. Совсем скоро без керосиновой печки в магазине будет не обойтись.

Я совсем не желаю прерывать разговор, но решаю дать Соноде передышку и выхожу в подсобку заварить чай. С утра удалось купить в кондитерской свежие о-каси с каштанами. Разложив их на бумажной салфетке, выставляю чайник с чашками и десерты на столик для посетителей.

Когда наливаешь тонкой струйкой в старинную чашку черный чай, по деревянному дому растекается особый аромат — чуть терпкий, почти неуловимый, как солнечные лучи.

— Угощайтесь… — предлагаю я в надежде, что это поможет ему собраться с мыслями. Хорошо, если он не из тех, кто отказывается от сладкого.

Потягивая свой чай, я пробую на зуб пышное каштановое блаженство.

«Самое обычное письмо»?

В бесконечном потоке писем, сочиняемых людьми не просто так, «самое обычное письмо» — это просто вызов какой-то!

— Так о чем вы хотели бы написать? Может, о чем-то особенном? — уточнила я, смахивая с губ сахарную пудру.

— Только не подумайте, будто мне все равно… Сгодятся любые темы, кроме любви. Письма она обожает! В студенчестве, когда мы были влюблены друг в друга на расстоянии, она писала мне буквально каждый день. Я же писать не мастак, отвечал ей раз в месяц, не чаще… Но даже тогда она радовалась как ребенок! Тут же сочиняла мне пылкий ответ. И даже вкладывала в конверт какой-нибудь засушенный цветок… Ну а теперь и хотел бы ответить, да получается какая-то переписка за спиной у жены. И сразу руки опускаются…

— Понятно, — киваю я, и он продолжает:

— Поэтому хотя бы почерк пускай будет женским.

— Чей почерк? — уточняю я, совсем запутавшись. — Ее?

Вообще-то любые письма от лица мужчин пишутся мужским почерком. Это железное правило нашей профессии. Но Сонода-сан тут же добавляет:

— Теперь она живет гармоничной, счастливой жизнью. И эту гармонию мне очень не хотелось бы разрушать… Но что, если письмо, написанное мужским почерком, попадется на глаза ее мужу? Наверняка оно его не обрадует. А если писавший еще и мужчина, которого он не знает, вопросов будет хоть отбавляй. Эдак, глядишь, отношения их поползут по швам, и всем станет очень печально, не так ли?

Я энергично закивала головой.

— Но, по счастью, меня зовут Као́ру. Соно́да Као́ру. Имя как женское, так и мужское… Даже если муж заметит письмо, написанное женским почерком и подписанное «Каору», он просто решит, что это какая-нибудь давняя подруга-однокашница, и ничего странного не заподозрит. Хотя Сакура, конечно, тут же поймет, что письмо от меня… То есть Сакура — это уже ее так зовут. Ту, кому мы и пишем письмо.

— Ну что ж… Пожалуй, все верно! — невольно согласилась я.

Как бы там ни было, прошлое он вернуть не пытается, признаться в любви не рвется. Самое обычное письмо ни о чем, каких множество.

Сонода-сан пригубил уже подостывший чай, и его безмятежная улыбка набухла, словно бутончик камелии.

— Я уже много всего передумал…

Какая все же приятная у него улыбка, подумала я. И какая, должно быть, счастливая эта Сакура-сан, которую ему так не терпится побеспокоить самым обычным письмом…

Налив ему вторую чашку, я уточнила некоторые бытовые детали для описания его повседневной жизни, а напоследок попросила написать официальные фамилию и адрес Сакуры-сан.

— Выйдя замуж, она стала Сакурой вдвойне! — говорит Сонода-сан, пряча улыбку. И записывает на листочке координаты. — Имя с фамилией пишутся по-разному, но звучат одинаково…

Я читаю ее имя: 桜 佐倉 — «Са́кура Сакура́»?[46]

Госпожа Са́кура Сакура́ из маленького северного городка? Откуда это странное чувство, будто я давно ее знаю?

Залпом осушив вторую чашку, Санода-сан неловко указывает пальцем на оставшиеся десерты.

— А вы не против, если я возьму их с собой? — смущенно спрашивает он. — Моя дочка такие очень любит.

Он давно уже выбрал себе эту жизнь. Мир, в котором Сакуры-сан нет и в помине. И где женщина по имени Сакура Сонода не появится уже никогда. Зато маленькая дочурка, обожающая каштановые о-каси, ждет не дождется папу домой.

— Да, конечно! Я сейчас заверну…

Я порываюсь встать и сходить за пищевой пленкой, но он останавливает меня:

— Ну что вы! И так замечательно…

Не успела я глазом моргнуть, как Сонода-сан уже завернул мой десерт в салфетку.

— А с оплатой у вас как?

— Да как вам удобнее… Будете рядом — заглядывайте, мы всегда открыты, — добавила я, прощаясь с ним у дверей.

На смену ему в магазинчик забежали сразу три пигалицы в школьных костюмчиках. Эта троица мне уже знакома — в последнее время заглядывают частенько.

А ведь Сонода-сан мог бы запросто связаться с Сакурой-сан по интернету, думаю я. В наши дни способов сообщить о себе кому нужно хоть отбавляй… Как, впрочем, и случаев, когда переписка двух расставшихся когда-то людей перерастает в любовные драмы, а то и в трагедии.

Но Сонода-сан так не поступает. Видимо, знает, что Сакура-сан не захотела бы ему подыграть.

Так что это его письмо, вероятно, должно быть пропитано размышлениями о том, как важно жить, не переступая черту, как держать себя в руках и не позволять своим капризам рушить счастье тех, кто тебе же дорог.

Следующие несколько дней Сонода-сан не расставался со мной.

То есть, конечно, не сам он, а его послание.

А все потому, что мне хотелось как можно точнее передать на письме его мягкую манеру речи, его жесты и мимику, даже его запах. Хочешь не хочешь, а если ты пишешь письмо за кого-то, оно становится частью тебя.

Сонода-сан рассказал мне, что скоро ложится в больницу. Названия болезни не сообщил. И хотя заверил, что его жизни ничто не угрожает, тут же признался, что впервые начал серьезно задумываться о смерти и что в такие минуты он чаще всего вспоминает о Сакуре-сан.

— Даже если придется расстаться с жизнью, я не хочу ни о чем жалеть, — сказал он уверенно, глядя мне прямо в глаза. И, слабо улыбнувшись, добавил: — Хотя, возможно, я просто слишком нервничаю перед операцией…

Скорее всего, так и есть, осеняет меня. Когда ждешь операции, даже самой пустячной, невольно представляешь, как лежишь под наркозом, пока твое тело кромсает скальпель хирурга. И готовишься к худшему. Как ни крути, а такое состояние мозга нормальным не назовешь. Не нависни над ним эта операция — может, ему и в голову бы не