пока я порхала по Европам, бедняжке Панти пришлось нелегко? — добавила она с явным сочувствием в голосе.

— Да уж…

Я и сама в досаде закусила губу. Ведь заприметь я тогда Лаврушку чуть раньше, может, и не пришлось бы караулить почтальона? И тогда она еще успела бы на предыдущий рейс, который вылетел вовремя?

Похоже, эта Хоко-сан запала в душу и мне.

— Ну что вы! Если подумать, я сама виновата, что так живу. Слишком далеко от родителей, чтобы успеть заглянуть им в глаза перед смертью… Но сейчас для меня куда важнее, чтобы этого письма не увидел тот, кому оно адресовано!

Хоко-сан опустила взгляд на пакет с письмом у себя на коленях.

— Когда я узнала, что отец при смерти, у меня в голове что-то сдвинулось, — продолжала она. — И я написала письмо человеку, которого даже не люблю. В котором соглашалась на его предложение выйти замуж. Но как только пришла в себя, поняла, что это неправильно. И что… папа этому совсем не обрадовался бы!

При упоминании об отце в глазах Хоко-сан заблестели слезы. Но она сдержалась и все-таки не расплакалась.

— Схожу-ка я за десертом, — сказала госпожа Барбара, поднимаясь на ноги.

— Ох, простите! Что-то я совсем… разоткровенничалась! — выдавила Хоко-сан и, натянуто улыбаясь, захлопала ресницами.

— А я заварю черный чай, — добавила я. — Хоко-сан! Вам с сахаром или с молоком? Ах, да… надеюсь, вам никуда не нужно бежать?

Кто знает, вдруг подумала я, — может, официально она еще на работе.

— Нет-нет, на сегодня работа закончилась. О времени можно не волноваться! Зовите меня просто Панти. Все равно все дети уже только так и зовут…

— Ну, тогда и вы меня зовите Поппо-тян. Хотя на самом деле я Хатоко.

— Рада познакомиться, Поппо-тян!

— И я!

Не успел чай завариться, как госпожа Барбара вернулась с большой коробкой в руках.

— Это я купила в аэропорту Парижа уже перед самым отлетом домой. Для сегодняшних посиделок, по-моему, в самый раз!

— «Макароны»? — с удивлением прочитала Панти золотистые буквы на коробке. Хотя картинка на крышке пестрела какими-то разноцветными печенюшками.

— Макаруны! — тут же поправила госпожа Барбара. — От кондитерского дома «Ладюрé»… Пальчики оближете!

Под их восторженное щебетание я разлила по чашкам свежезаваренный чай.

— Ну? На кого какое смотрит? — предложила госпожа Барбара, открыв коробку. Я выбрала ярко-желтенький макарун, самый крайний слева. И даже не представляла, что у него за вкус, пока этот нежный цитрусовый крем не расплылся по языку… Значит, макаруны от «Ладюре». В жизни таких не пробовала!

— Бери-бери, не стесняйся! — подбодрила госпожа Барбара.

Вот и Панти, еще недавно глотавшая слезы, с явной радостью выбрала себе светло-коричневую кругляшку. А нежно-лососевый макарун гармонично оттенял пальчики госпожи Барбары.

春苦しみ、夏は酢のもの、秋辛み、冬は油と心して食え

Весной ешь горчинку, летом — кислинку, осенью — пряность, зимою — жиры…

Этот лозунг, выписанный кистью Наставницы, до сих пор висит на кухонной стене. Много лет назад она вывела его на обороте закончившегося календаря. Некогда белоснежная бумага давно пожелтела и покрылась брызгами от масла. Сколько раз собиралась ее выкинуть, да все не поднималась рука. Так и висит, словно застывшая в небе звезда для загадывания желаний.

Впрочем, как выяснилось, Наставница оставила после себя не только исписанные бумажки.

Однажды, разгребая постельный шкаф в ее спальне, я наткнулась на огромный картонный ящик. Внутри оказались канцелярские принадлежности из каких-то давно забытых времен. Среди чисто японских были и зарубежные, но большинством из этих инструментов не пользовались ни разу.

Деревянные линейки, американские ножи для бумаги, металлические угольники, жестянки с клеем, точилки для карандашей, ножницы, наклейки для заметок, замазка для букв, точилки для ножей, скрепки, записные книжки, тетради для конспектов, степлеры, шариковые ручки, флуоресцентные маркеры, цветные карандаши, мелки для рисования, пачки писчей бумаги… Ну и, конечно, целый развал простых карандашей.

Почему все это хранилось именно в спальне, я понятия не имела, но почти каждую из вещей еще можно было использовать. А элегантный налет забытого прошлого даже придавал этому старью неожиданно свежий вид.

Перебрав все одно за другим, я дотошно проверила каждую фирму-изготовителя и страну производства. Какие-то из фирм уже исчезли, а какие-то давно не производили подобных изделий. Но почти все канцтовары — высшего качества и даже сегодня стоят немало…

В общем, настоящий клад для торговца. Продавай — не хочу!

Тут же прибравшись на прилавках, я высвободила место и для новых старых товаров. Что говорить, до сих пор там было слишком много пустот, заполнить которые труда не составило. К каждой «новинке из старых запасов» прицепила по бирке с пояснением, что это. А совсем винтажные вещи, которые уже даром никому не нужны, — древнюю пишмашинку, глобус и так далее — выставила для красоты в витрине. Теперь, когда в облике магазинчика добавилось старины, он как будто стал солиднее и взрослее.

В начале октября я решила проветрить старые непроданные тетради. И, расстелив у крыльца большую клеенку, начала выкладывать на нее одну тетрадь за другой. Как вдруг за спиной у меня раздалось:

— Эй! Послушай-ка!

Я оглянулась. Надо мной нависал Барон. Что это за человек — я понятия не имела, но по местным улочкам он передвигался исключительно в строгом мужском кимоно и фетровой шляпе, точно герой романов эпохи Мэйдзи. До сих пор я не заговаривала с ним ни разу, но его шляпа частенько маячила в ближайшем кафе, где он регулярно пил кофе и читал газеты. Эту шляпу, украшенную одиноким перышком, он, похоже, не снимал никогда. А все вокруг почему-то называли его Бароном.

— Мне нужно, чтобы ты написала ответ… вот на это! — прорычал Барон и достал из-за пазухи какое-то письмо. Развернув бумажку, он резким движением протянул ее мне.

— Вы хотели бы сделать заказ? — уточнила я.

— А что ж еще?!

Хотя бы для того, чтобы он перестал нависать, я взяла из его пальцев письмо.

Писать ответы на полученные кем-то письма мне приходилось уже не раз. Когда о подобной услуге просили друзья, мне еще удавалось постепенно спускать эту тему на тормозах. Но серьезным заказчикам или людям, перед которыми я в долгу, отказать не получалось. Не говоря уже о тех, кто неспособен писать письма от природы. Многие из таких бедолаг прибегают к писцам в отчаянии, терзаемые чувством вины за то, что уже слишком долго заставляют кого-то ждать.

Но случай с Бароном, похоже, был особенный.

— Какой-то прохиндей клянчит у меня деньги в долг! Откажись под любым предлогом! Но так, чтобы он не мог сказать, будто я в чем-то его обвиняю! Оплата — по результату, идет?

Все