– не совсем подходящее место для отработки комически номеров. Однажды наш дом обстреляли.

Из-за Эльфриды?

Не знаю. Тех, кто стрелял, так и не нашли. Над нашим отцом тоже смеялись. За то, что он ездил на велосипеде, постоянно ходил в костюме и читал книги. Эльфи злилась до слез. Она жутко бесилась, и бросалась его защищать, и ругалась со всеми, кто над ним насмехался. Когда она уехала в Осло учиться музыке, она присылала мне магнитофонные кассеты, на которых записывала свой голос. Свои рассказы о жизни в городе. Из Осло, из Амстердама, из Хельсинки – отовсюду. Я каждый день слушала эти кассеты, по вечерам, в темноте, и представляла, что она рядом со мной. Я их выучила наизусть, каждую фразу, каждую интонацию, каждый вздох. Я все проговаривала вместе с ней, на два голоса, вплоть до мелких смешков. Я запомнила все.

Радек подлил вина нам обоим и сказал, что ему вспомнилась одна фраза Нортропа Фрая. Об энергии, необходимой, чтобы сдвинуться с места, а затем не потерять этот разгон и двигаться дальше, и продолжать творить, и открывать новые горизонты. Я не согласна?

Конечно, согласна, сказала я. Как можно не согласиться с Нортропом Фраем?

Наверное, можно, ответил Радек, если ты…

Я просто шучу. Я согласна.

Ты скучала по сестре, заметил Радек.

Да, но тут все сложнее. На самом деле мне не хотелось, чтобы она возвращалась. Даже не на сознательном уровне, а на уровне ощущений. Где-то в сердце я знала, что ей нужно держаться подальше от нашего городка. И в то же время я знала, что без нее мне самой точно не выжить в этом унылом месте, и я только и делала, что постоянно тревожилась и пыталась понять, как быть храброй и сильной, если рядом нет Эльфи. Когда она приезжала домой погостить, мы с ней помногу играли в теннис. В темноте. В слепой теннис. Было весело, но мы непрестанно теряли мячи. Она говорила, что в слепом теннисе самое главное – очень внимательно слушать. Мы смеялись как сумасшедшие и возмущенно кричали, если в нас попадало мячом в темноте. Когда Эльфи играла на пианино, мне сразу было понятно, какое у нее настроение. Она была круглой отличницей в школе, однажды даже участвовала в телевикторине, но очень многое выводило ее из себя. Ее бесило, что люди такие ленивые, что они не желают стараться стать лучше. Когда наш пастор и церковные старейшины заявились в наш дом и сказали родителям, что они не должны отпускать Эльфи учиться, потому что у нее появятся всякие мысли, а там уже рукой подать до вольнодумства, она в тот же вечер подожгла городскую молитвенную палатку, и к нам домой пришли полицейские…

Божечки, прошептал Радек.

Но сначала, когда старейшины пришли к нам домой, она сыграла Рахманинова. В другой комнате. Мы с мамой прятались в кухне, папа говорил с непрошеными гостями. И чем больше они давили на папу, тем яростнее кричала Эльфи. Кричала музыкой. Она выгнала их из дома своим мастерством, своей яростью. Как Иисус выгнал менял из храма. Как Дастин Хоффман в «Соломенных псах»…

Как солнце – вампиров, сказал Радек.

Это были простые, грубые люди. Она как будто играла собранию мастодонтов. Она не…

Что именно она играла? – спросил Радек.

Прелюдию сольминор, опус двадцать три.

А что было, когда к вам пришли полицейские?

Родители никогда бы не допустили, чтобы Эльфи забрали в колонию для несовершеннолетних или в христианский исправительный лагерь для трудных подростков. Я думаю, это были пустые угрозы, но мы все равно собрались и уехали во Фресно, в Калифорнию, чтобы скрыться от полиции. А когда мы вернулись, уже все забылось. Во Фресно у Эльфи появился парень, и, когда мы собрались возвращаться домой, он попытался уехать с нами. Спрятался в багажнике нашей машины. Но папа сразу почувствовал, что машина как-то потяжелела, проверил багажник и нашел того парня. Когда он его вытащил, они с Эльфи как будто взбесились, принялись целоваться как сумасшедшие, и папа совсем растерялся, не зная, что делать. Маме пришлось выбраться из машины и сказать Эльфи, что нам надо ехать. Я помню, как она тянула Эльфи за руку, чтобы оторвать ее от того мальчика. А когда Эльфи все-таки села в машину, рыдая в истерике, и мы поехали прочь, тот мальчик долго бежал следом за нами, пока не выбился из сил. Как бродячие псы в предместьях Ист-Виллиджа.

Радек рассмеялся и спросил: У тебя есть ее фотография?

Я вынула фотографию из бумажника и показала ему. На этом снимке Эльфи была совершенно нездешней: сплошные огромные зеленые глаза и блестящие черные волосы. Правда, она похожа на инопланетянку?

Он сказал: Она очень красивая.

Когда я впервые осталась на ужин у Радека, я сказала ему, что была верна мужу и мы вместе воспитывали детей. Радек слушал меня, улыбался, кивал, как будто ему нравились такие женщины и для себя он предпочел бы именно такую, но жизнь – сложная штука, и посмотрите, как все получилось. В последнее время я так устаю, что иногда засыпаю прямо за столом после ужина у Радека, пока он убирает посуду. Потом он берет меня на руки и несет на кровать, аккуратно меня раздевает, вешает мои джинсы на спинку стула, так чтобы баночка с бальзамом для губ не выпала из кармана и не закатилась в пыль под кроватью, накрывает моей рубашкой настольную лампу, чтобы создать интересный приглушенный свет, и очень бережно, очень нежно занимается со мной любовью. Именно так моя бабушка говорила о дедушке, когда я однажды спросила, каким он был мужем. Очень бережным, очень нежным. Таким был и Радек, и я совершенно не представляю, что еще о нем можно сказать. Когда Радек кончает, он произносит какое-то слово по-чешски. Очень тихо, всего одно слово. Мне нравится трогать кончики его пальцев в твердых мозолях от скрипичных струн, которые он зажимает по пять-шесть часов в день.

Однажды он мне сказал, что я лаяла во сне, как собака. Я такого не помню, не помню, что именно мне тогда снилось. Что вообще может сниться, чтобы чувства, испытанные в сновидении, прорвались в явь невнятным собачьим лаем? Временами мне кажется, что я все-таки приближаюсь, пусть даже только во сне, к пониманию молчания Эльфи. Когда я жила в Монреале, совсем одна, с разбитым сердцем из-за потерянной любви, Эльфи писала мне письма, и в этих письмах была цитата из Поля Валери. По одному слову в письме, так что вся фраза сложилась лишь через несколько месяцев. Тишина, сны, дыхание, нерушимый покой… ты победишь.

5

Сейчас утро,