– Это не телефонный разговор. Я у дома припарковал автомобиль. Выходи. Надо поговорить.

– Видеть тебя не могу! – отвечаю в сердцах и не лгу. Петр лишь за одни сутки стал мне омерзителен, словно шоры с глаз спали. Синдром хорошей девочки пропал.

– Придется. Надо поговорить. Если ты не выйдешь, я войду в дом, и устроим разбор полетов при свидетелях, а у твоего отца вроде шунтирование было, говорят, противопоказаны нервные потрясения…

– Ты не сделаешь этого! – резко дергаюсь, и боль в голову отдает.

– Если ты готова к такой встряске, пожалуйста. Либо ты выходишь на разговор, либо я захожу в дом. Выбирай, жена.

Последнее слово будто плевок мне в душу.

– Я сейчас подойду. Дай мне десять минут, – выговариваю сквозь сжатые зубы и понимаю, что очень хочу поговорить с мужем с глазу на глаз.

Впервые в жизни я хочу высказать ему все, что думаю, и нам действительно не нужны свидетели.

Как Петр вычислил, что я у родителей?!

Хотя и так ясно, мне идти некуда. Да и машину он мою видит, припаркованную у дома.

– Не придешь через десять минут, считаю, что пригласила меня в дом.

Выключаю телефон и встаю с кровати. Вчера я сняла с себя одежду и свалила все на пол, поэтому сейчас залезаю в шкаф и достаю джинсы и толстовку сестры, надеваю. Иду в ванную и умываюсь холодной водой.

От пережитого стресса даже голова перестает болеть. Засовываю телефон в карман. Прохожу мимо родительской спальни и прислушиваюсь. Тишина. Малыши пока не проснулись.

Выдыхаю и понимаю, что времени у меня не так много. Выхожу на улицу и вижу автомобиль мужа.

Скрежет моих зубов отчетливо слышен. Я иду в его сторону, распахиваю дверь и сажусь на переднее сиденье.

Петр реагирует, смотрит на меня прищурившись. Скользит взглядом по моим кое-как собранным в хвост волосам. Сжимает губы. Явно не нравится мой внешний вид, и я получаю его коронное:

– Что за вид?!

– У тебя не лучше. Успел уже порезвиться со своей девкой?!

– Ты что, пила?! Омерзительно!

Сразу же ударяет наотмашь словами.

– Ты мне изменил, – парирую, – как долго ты мне врешь, Петя? Как часто твои любовницы спят в постели, на которую я наших сыновей укладывала?!

Голос срывается на крик, эмоции выходят из-под контроля.

– Не устраивай драму, Нина.

В голосе мужа я не слышу ни толики раскаяния.

– Ты и так пожар в доме устроила! Свечи на ковер упали и подожглось все. Вся гостиная в копоти! Своими силами потушить не получилось. Пришлось вызывать пожарных.

Пока мой муж недовольно вещает, злорадная улыбка вспыхивает на моем лице. Я знаю, как трепетно Петр относится к антиквариату, которым украшена гостиная, а я ему устроила Армагеддон.

– Ты понимаешь, какой ущерб нанесла нашему дому?!

– А ты понимаешь, что произошло вчера, Петя?! – не выдерживаю и повышаю голос. – Ты притащил в наш дом любовницу, которая еще и беременна! Ты унизил меня! Оскорбил! Что для тебя дом?! Наш дом?! Наша семья?!

– Прекрати истерику, – качает головой, не нравится, что я голос повышаю, – тебе не идет.

Абсурдность замечания Петра меня буквально выбивает из равновесия.

– Не идет?! А что мне идет?! Быть примерной женой?! Ты понимаешь, что ты предал нашу семью?! Боже, Петя, я столько лечилась от бесплодия, выстрадала наших малышей, а ты… Как долго ты мне изменяешь?!

– Прекрати истерику! Мужчины полигамны, не слышала?!

Цедит слова, а я в лицо его смотрю, и будто чужой человек передо мной. Незнакомый.

Хотя… Может, просто шоры с глаз действительно слетели, и теперь я четко вижу, что из себя представляет Петр Станиславский.

– Ты противен мне! Я не вернусь к тебе! Строй семью со своей беременной любовницей, а нас с малышами оставь в покое! Я на развод подаю! Не прощу я тебя! Не прощу!

Срываюсь на крик. Ударяет кулаком по рулю.

– Хватит! Достала! Прекрати истерику!

Резко выбрасывает руку и ловит меня за локоть, то ли тащит на себя, но в следующую секунду наваливается, вдавливает меня в сиденье, а я упираюсь в грудь мужу. Отталкиваю.

Запах его одеколона и едкий отголосок дыма забиваются в ноздри и вызывают резкую тошноту.

Мне даже это прикосновение неприятно, а Петя все сильнее наваливается. Заглядывает в мои ошарашенные глаза, и я вижу, как на дне зрачков плещется ярость.

– Я притащился сюда ни свет ни заря, чтобы вразумить тебя, дуру! Чтобы дел не натворила. И вижу, что ты, любимая моя, попутала. Так я тебе сейчас на пальцах объясню, что будет.

Цедит слова, и у него губы кривятся.

– Отпусти меня, Петр. Просто отпусти и дай развод. Я не прощу твоего предательства, да и ребенок у тебя будет от здоровой, от той, которая не лечится годами…

Вижу, как вена на лбу мужа вздувается, Петр пугает не на шутку, когда цедит зло:

– Слушай сюда, Нина. Станиславские не разводятся. Максимум, что может случиться – я стану вдовцом.

Неприкрытая угроза. Не просто в словах. В действиях. Руку мне на горло опускает, не сильно сжимает, но ощутимо. Чувствую, что мужчина гораздо сильнее меня, и я просто теряю дар речи на доли секунд, но в итоге все же выдыхаю дрожащим голосом:

– Ты с ума сошел?

– Развода не будет, Нина, даже не надейся! Как, впрочем, и раздела имущества. Я не позволю прессе вкатать мое имя в дерьмо!

– Ты сам вогнал нас и наш брак туда! Ты мне противен, Петр! И не надо меня запугивать.

Станиславский меняется в лице и в глазах появляется стальной блеск. Я ожидаю, что он надавит сильнее, перекроет доступ воздуха, но мой муж удивляет, отпускает меня, отстраняется, и на его губах появляется ухмылка, а кислород он перекрывает мне иначе.

– Даже не начинал. Дорогая моя. Я тебе сейчас расскажу для начала, что будет, если ты будешь гнать поезд в сторону развода. Для начала. Твоя семья лишится этого милого домишки, – указывает пальцем в сторону нашего дома.

Дома, где я выросла, дома, который отец собственными руками строил. У меня кровь в жилах леденеет. Я смотрю на Станиславского и не понимаю, как могла жить с таким человеком и не замечать ту гниль, которая в нем.

– Ты не посмеешь… – выдыхаю едва слышно.

Приподнимает бровь, дает понять,