— Откуда это? — благоговейно проговорила Николь, осторожно поднимая корзину. Впрочем, она уже видела такие цветы. Только не могла поверить, что это были именно те цветы.

Миссис Пули смотрела на нее странным светлым взглядом. Если бы Николь вышла сейчас из транса, она бы удивилась тому, какими теплыми и печальными могут быть глаза старой администраторши.

— Я думаю, вы обо всем догадаетесь самостоятельно. А я обещала не говорить ни слова. — Она машинально поглаживала золотое колечко на безымянном пальце. Простое колечко, покрытое сетью тонких царапинок, золото ведь такой мягкий металл. Колечко уже много лет не снималось. Но миссис Фелиции Пули не нужно было смотреть на его внутреннюю поверхность, чтобы перед глазами снова встала вязь гравированных слов: «Моей ненаглядной Лиси на вечную память». Вечная память, Майкл. Не печалься. Я знаю, что скоро мы с тобой встретимся.

Николь не замечала ничего вокруг. Едва не сбив нескольких девушек с огромными планшетами, она поспешно перенесла драгоценную ношу на ближайшее кресло. Непослушными руками извлекла конверт. Белая простая бумага. Запечатан. Господи, пусть это будет…

Похоже, Господь услышал ее молитву еще до того, как она была произнесена. Такое иногда бывает с детьми или влюбленными.

Красивые ровные строчки, чуть уходящие вверх.

«Здравствуй, муза революции!»

Спасибо тебе, творец! Дыхание перехватило от счастья. Это он. Он нашел ее! Два торопливых вдоха, как перед прыжком в воду, бумага прижата к груди, сердце колотится как сумасшедшее. Успокоиться. Сесть, нащупав рукой сиденье. А теперь еще раз. Сначала.

«Здравствуй, муза революции!

Я рад, что ты, Николь, читаешь эти строки. Значит, у меня есть шанс.

Я могу только догадываться о том, что с тобой произошло в тот вечер и почему ты так поспешно ушла. Как бы там ни было, я думаю, что вместе мы можем справиться с любой проблемой. Если ты захочешь поверить мне так же, как я поверил тебе.

Я никогда в жизни не слышал более нелепого оправдания для проникновения на территорию чужой охраняемой собственности, чем то, которое ты назвала. Но я верю, что ты не хотела ничего дурного. Поэтому я сделал так, чтобы подробности твоего появления в доме стали известны как можно меньшему кругу людей. Хотя, если честно, я бы с удовольствием поступил наоборот, представив тебя открыто всем родным и гостям.

И я снова приглашаю тебя на прогулку. Какую именно — узнаешь, если согласишься. Видишь, я уже знаю тебя настолько, чтобы предположить, что больше всего на свете ты любишь сюрпризы. И новые впечатления. Я буду ждать твоего звонка.

В любом случае вне зависимости от твоего дальнейшего решения я хочу, чтобы ты знала. Для меня встреча с тобой была одной из самых важных встреч в моей жизни. Интуиция подсказывает мне, что она может стать началом каких-то очень серьезных и столь необходимых мне изменений. А может, необходимых не только мне? Я не могу говорить за тебя, но — прислушайся. Неужели в твоем сердце ничто не отзывается, когда ты читаешь эти строки?

С искренним теплом и уважением, Людвиг Эшби.

P.S. Мне очень нужно тебя найти. К услугам частных сыщиков я прибегать не хочу, так как думаю, что это было бы вероломством по отношению к тебе. Единственное, что я знаю, кроме твоего имени, — это то, что ты учишься в Бристольском университете. Дальше — наудачу».

Строчки плясали у Николь перед глазами. Пробежав письмо жадным торопливым взглядом и не восприняв и половины написанного, она снова вернулась к началу. Перечитала еще раз. Уставилась счастливым невидящим взглядом в пространство перед собой. Это ведь почти признание в любви: «…одной из самых важных встреч в моей жизни…», «…поверить мне так же, как я поверил тебе…».

Конечно же я тебе верю. И обязательно расскажу тебе о том, для чего именно мне были нужны впечатления о жизни благородного семейства. Только не сейчас. Пусть это будет через месяц. Чтобы ты узнал меня — настоящую, чтобы линза семейной неприязни к людям моей профессии не помешала тебе увидеть меня. А я сделаю все, чтобы изжить презрительное отношение к образу жизни и ценностям твоего круга. Я ведь, похоже, тоже вижу не тебя, а образ избалованного красавчика-богача с бездушным сердцем. Поэтому и была уверена, что у нас с тобой ничего не выйдет.

Николь стремительно шагала по коридору, прижимая к себе корзинку с розами. Нужно будет заглянуть к девчонкам в редколлегию вузовского еженедельника, чтобы снабдили вазой подходящих размеров.

Спасибо тебе, Людвиг! Я обещаю тебе, что не буду использовать твой подарок в качестве способа потешить свое себялюбие и повыпендриваться перед знакомыми. Мне очень хочется рассказать сейчас всему свету о моем счастье. Но я не буду называть твоего имени, как ты сохранил в тайне мое.

Николь пренебрежительно миновала двери лифта и, не сбавляя темпа, пружинисто взбежала на третий этаж, где располагалось отделение журналистики. Кажется, в литературе это называют «летать на крыльях». Последний раз она поднималась по такой лестнице два дня назад. И летать ей тогда мешали высокие каблуки и узкое черное платье. Каким же взглядом ее одарил Дэвид Эшби! Что и говорить, жизнь, которую выбрала для себя Николь, и жизнь семьи Эшби кардинально противоположны. Николь на мгновение притормозила перед зеркалом, окидывая скептическим взглядом свое отражение. Симпатичные, но — главное — очень удобные бриджи оливкового цвета, свободная майка, надетая поверх тонкого обтягивающего топа, яркий платок на шее, подчеркивающий красную медь волос. Мягко выражаясь, выглядит она демократично. Конечно, есть еще лучистая зелень счастливых глаз и легкий розовый румянец на высоких скулах, но это уже мелочи. Николь подняла повыше корзину и наполовину спрятала лицо за цветами. Хороший бы получился снимок. Но как она такая впишется в систему аристократической роскоши Эшби? Всех этих ненужных излишеств и светских условностей? Впрочем, это уже будут ее проблемы.

Людвиг, я обещаю тебе, что научусь с уважением относиться к выбору, который делает твоя семья. Мне даже сейчас кажется, что вкладывать столько денег в банкет, когда сотни детей умирают от голода, — это чванство и жестокость. Но ведь эти деньги заработаны не мною, а вами. А значит, я не имею права решать за вас, куда их вложить.

Радует одно. Перспектива того, что деньги Эшби будут вложены в их с Людвигом прогулку, уже не вызывает отторжения.

Ой, прогулка! Николь поспешно поставила корзинку на подоконник и принялась шарить в сумке в поисках сотового. Людвиг ведь, наверное, заждался ее звонка. Кажется, где-то на конверте был его номер.

Уже вытащив плоский телефон-раскладушку, Николь вдруг поняла: она не знает, что сказать Людвигу. Что она очень рада тому, что он ее нашел? Тогда зачем было отказывать в первый раз. Сказать, что она обожает красные розы? Банально и не совсем честно. Потому что она обожает конкретно эти красные розы, к прочим же цветам — и розам, и орхидеям, и… что там еще принято дарить девушкам? — относится вполне равнодушно. Николь вздохнула и стала набирать номер. Кажется, все ее сомнения — это просто проявление страха. А со страхом у нее разговор был короткий. Так научил ее отец. Если чего-то боишься, значит, чтобы не скатиться в слабость и жалобное нытье, нужно обязательно это сделать.