– Знаешь, тебе совсем не нужно задерживаться здесь, – произнесла Джессика, заставив мать вздрогнуть от боли. – Я же тебя знаю, мамочка, – добавила дочь помягче, – и понимаю, что тебе хочется защитить меня, как-то облегчить мне жизнь. Но, видишь ли, с этим я должна справиться самостоятельно. Не могу же я всю жизнь искать у тебя моральной поддержки. Это моя проблема, не твоя.

Лейси снова вздрогнула, возразив хриплым от муки голосом:

– Джесс, я же твоя мать…

– Я знаю. Я знаю, но, пожалуйста, позволь мне справиться с этим самой. Обещаю, что не выкину какой-нибудь глупости. Даже не напьюсь. Да, это удар, но в данный момент для меня это не столь важно. Сейчас я еще не намерена выходить замуж и заводить детей. Когда же придет время… что ж, к тому моменту я уже привыкну к мысли о своей болезни. Я хочу детей – но не теперь. Только не думай, что я, как страус, спрячу голову в песок. Все необходимые анализы я сделаю.

Она крепко обняла Лейси и добавила звенящим от волнения голосом:

– Извини, мамочка. Я тебя обидела, я знаю. Я не хотела этого. Но ведь я уже не ребенок. Ты боишься за меня, готова защитить от всего на свете, но, пожалуйста, постарайся чуточку больше доверять мне… доверять тому, что ты же во мне и воспитала. Позволь мне самой справиться с этой проблемой.

– Мне прямо сейчас уехать – или же можно рано утром? – спросила Лейси деланно-веселым тоном, хоть и понимала, что голос выдает ее душевные муки.

Теперь вздрогнула Джессика.

– Ну, пожалуйста, мамочка, – сказала она умоляюще, и Лейси залилась краской стыда.

– Прости, дорогая, – тут же извинилась она, обнимая дочь. – Ты совершенно права – я действительно слишком навязываю тебе свою заботу. Ладно, я уеду, но обещай, что позвонишь, если тебе что-нибудь понадобится.

– Я позвоню в субботу утром, чтобы убедить тебя, что не натворила никаких глупостей, – заверила ее Джессика и добавила: – Послушай, давай теперь поедем ко мне. Сегодня очередь Майка готовить, и мне показалось, что у него пунктик насчет тебя. – Она ухмыльнулась матери. – Он мне сказал, что ты слишком худенькая. И произнес это так, как будто я виновата в твоей худобе. Поехали, мамочка!

Лейси готова была отказаться. Меньше всего сейчас ее привлекала мысль о шумном ужине в компании молодежи. Но она нашла в себе силы и мудрость пренебречь своими желаниями и чувствами.

Это была возможность доказать Джессике, что она уважает ее мнение, видит в дочери взрослого человека и признает ее право на собственную жизнь.

– Ну, если ты уверена, что еды хватит на один лишний рот…

– Не сомневайся, – заверила ее Джессика. Уже открыв дверь из спальни, дочь обернулась к ней и серьезно произнесла: – Только не думай, что я не ценю все, что ты сделала для меня, мамочка… или что я не понимаю твоих чувств в эту минуту. И не думай, что я не способна осознать всю тяжесть того, что на тебя свалилось. Прости, если я тебя обидела, но…

– Не нужно больше ничего говорить, Джесс. Я все понимаю. Ты уже взрослая женщина, самостоятельный человек. А кстати, что готовит Майк на ужин?

– Что-то со спагетти.

– Ммм…

Ужин прошел куда лучше, чем она ожидала. Лейси даже ловила себя на том, что смеется вместе с компанией за столом. На несколько секунд ей удавалось забыть о том, что привело ее в Оксфорд. Но потом она вспоминала, глаза ее грустнели, и приходилось снова говорить себе, что хотя бы ради Джессики она обязана сдерживать свои чувства.

В двенадцатом часу она уехала, отказавшись от рюмочки на посошок и поблагодарив Майка за ужин.

– В субботу созвонимся, мамочка, – напомнила Джессика, провожая ее до машины.

Они обнялись, и Лейси села за руль. Она не станет плакать, упрямо повторяла Лейси, поворачивая ключ зажигания. По крайней мере пока не скроется с глаз дочери.

Все оставшиеся до выходных дни Лейси жила в постоянном ожидании и если и делала что-то, то только в пределах слышимости телефона. Она не могла расслабиться, не могла нормально ни есть, ни спать.

Нервы ее были на пределе, и ожидание лишь усиливало стресс.

К субботнему утру она уже считала, что лучше было бы отказаться от отпуска и вернуться на работу, где ей по крайней мере пришлось бы сосредоточиться на текущих делах.

Всю субботу она не выходила из дому, чтобы не пропустить звонок Джессики, и в четыре часа наконец уступила мучительной потребности, которая безжалостно терзала ее всю неделю, и набрала номер Джессики в Оксфорде.

Трубку снял Майк. Он тепло поздоровался с ней, когда она назвалась, но в ответ на ее просьбу позвать Джессику, поколебавшись, ответил:

– Простите, но они еще не вернулись.

– Они?

– Да. Отец Джессики забрал ее сегодня утром.

Отец Джессики… Льюис!

Лишь позже Лейси осознала, что, должно быть, положила трубку, ни слова не ответив Майку. Впрочем, в том состоянии она и не смогла бы членораздельно выговорить ни единого слова. Она была потрясена, не верила своим ушам и в то же время понимала, что Майк лишь подтвердил опасение, которое преследовало ее всю неделю.

Она замерла у телефона. Льюис и Джессика… Как это получилось? Ее сердце подпрыгнуло от ужаса, от желания встать стеной на защиту дочери. Неужели Льюис пытается убедить Джессику последовать его примеру и никогда не иметь детей? Если он это сделает…

Пальцы Лейси угрожающе сжались в кулаки, она вся подобралась от злости… злости, которая была направлена не только на одного Льюиса.

Джессика – ее дочь, ее ребенок. Льюис не участвовал в ее воспитании… не жил ее жизнью.

В ужасе от своей реакции на новость, Лейси прошла на кухню. Это ревность, признала она. Она ревнует Джессику к отцу.

Ее охватила такая слабость, что пришлось сесть. Собственное тело казалось хрупким, опустошенным сосудом, в котором уже не осталось сил для жизни.

Как могла Джессика уехать с ним? Она ведь понимала, что мать будет волноваться, не дождавшись звонка! Она ведь догадывалась, что Лейси позвонит, что Лейси все узнает!

Во рту появился горький привкус. О чем она думает, что делает? Ей были отвратительны черты, которые сейчас вдруг начали в ней проявляться; отвратительна пропасть, что вдруг разверзлась у ее ног.

В прихожей висело зеркало. Лейси поймала себя на том, что направляется к нему, замирает напротив и вглядывается в свое отражение, как будто ищет там свидетельства ужаса, стиснувшего ее сердце, свидетельства уродливых качеств, которые так внезапно проявились в ней.

Как она может испытывать подобные чувства – ведь она всегда поощряла самостоятельность Джессики, не старалась привязывать к себе дочь, спекулируя на материнской любви, искренне радовалась, что Джессика сама выбирает себе друзей и живет своей жизнью.

Как часто друзья хвалили ее за то, что она избежала обычной для родителей-одиночек ловушки и не позволила Джессике вырасти слишком зависимой от своей матери.