которые еще хуже мужчин. По комьям земли, по запаху сухого навоза… А люди, которые годами делали ей столько добра, делили с ней радости и горе, ничего для Гюльсум не значили. Если она ищет друзей, то разве ей не хватает здешних детей? Ну хорошо, ей можно простить, что она не ладит с ними, так она как из другого круга. Но как она может оставаться равнодушной к Бюленту, ребенку, который становится все краше и краше с каждым днем, к такому крепышу? Ведь Бюлент в тысячу раз лучше этого Исмаила — ребенка с морщинистым старческим лицом и огромной, похожей на тыкву головой, которого принес Йорганлы! Гюльсум говорили: «Это твой брат» — не получилось, «Ты будешь его нянькой» — тоже не вышло. Одним словом, что бы ни делали, она не стала теплее относиться к малышу. От страха у нее не хватало смелости сказать что-либо. Но взгляды, которые девочка бросала на ребенка, были полны ненависти.

Одним из смешанных чувств, которые жили в сердце Надидэ-ханым, была ревность. Она ревновала любовь Гюльсум к Исмаилу, приписывая ее Бюленту. Ведь если бы девочка полюбила его, она бы выполнила моральный долг перед своими благодетелями. Впрочем, у хозяйки имелся и еще повод, чтобы заставить Гюльсум полюбить своего внука. Ведь скоро его отнимут от груди, и он окажется у нее на руках. Если девочка не будет любить его по-настоящему, она не станет ухаживать за ним с должным вниманием и заботой. Ведь когда Гюльсум сердилась на кого-нибудь из взрослых в доме, от ее смирения и желания взять вину на себя не оставалось и следа. А вдруг втайне ударит ребенка или уколет его иголкой, кто сообщит Надидэ-ханым об этом? Тем не менее хозяйке не оставалось ничего другого, как насильно заставить девочку нянчиться с Бюлентом, несмотря на все опасения. Когда Надидэ-ханым пребывала в глубоких раздумьях над этими важными проблемами, а девочка прожужжала ей все уши, говоря: «Ты же собиралась меня отправить, не так ли, бабушка?» — женщина не говорила ей в ответ ничего такого, что могло бы разбить ее надежды. Так как, во-первых, она не могла держать характер, во-вторых, думала, что через какое-то время девочка увлечется и забудет свои безумные идеи, и поэтому сейчас не видела в этом ничего страшного…

Глава двенадцатая

«Заступников» у Гюльсум становилось с каждым днем все больше и больше.

Когда девочка входила в комнату, она делала тайный знак глазами и головой добрым ханым-эфенди, присутствовавшим в гостях у хозяйки дома, они говорили с серьезным выражением на лицах: «Вы отправите Гюльсум к брату, не правда ли, Надидэ-ханым? Мы вас очень просим». А когда девочка выходила, они смеялись: «Простите, ханым-эфенди… снова пристала к нам у дверей… целовала руки».

Все домашние, и даже дети, начали искать выгоду для себя из этого ее непреодолимого желания.

Дюрданэ-ханым говорила ей: «Гюльсум, почисть-ка вон те подсвечники, как следует… Если хорошо их отполируешь, мы найдем какой-нибудь выход». С тем же обещанием Сенийе-ханым заставляла ее стирать носовые платки, а Невнихаль-калфа — расстилать покрывала.

Поскольку Гюльсум не упускала возможности проявить себя, она перебирала овощи для повара, помогала прочей прислуге. Она считала, что раз она желает осуществить задуманное, значит, тем больше должна что-то делать.

В доме нашли средство не только превосходно управлять Гюльсум, но и выяснили, чего она боится больше всего. Когда домашние были недовольны ее работой или по какой-то причине сердились на нее, то говорили:

— С какой радости ханым-эфенди понесет такие расходы и отправит к брату такую негодницу, как ты?

— Вот подожди, я скажу хозяйке несколько слов… она тебя накажет…

У Гюльсум на лице появлялось полное замешательство, и она, дрожа, протягивала руки.

— Не делай этого… Чем я не угодила? — начинала умолять девочка, и это выглядело настолько комично, что иногда домашние специально заставляли ее умолять и плакать лишь для того, чтобы немного развлечься.

Хозяйка дома начала волноваться, когда поняла, что кратковременные приступы этого желания все учащались и постепенно стали походить на болезненную навязчивую идею. Было невозможно объяснить этой проказнице, насколько невыполнимо то, чего она хочет.

С каждым днем состояние Гюльсум ухудшалось. Вялая и апатичная, она бродила по дому, все о чем-то думая, иногда, словно какая-нибудь старуха, присаживалась где-нибудь на корточки, подпирала голову кулаками и смотрела вдаль невидящим взглядом.

Такое поведение девочки совершенно не нравилось ханым-эфенди:

— Будьте осторожны, дети… Я уже имею большой жизненный опыт, прекрасно знаю всю подноготную этой жизни. Эта девочка строит какие-то козни… Скоро все откроется… Вы еще скажете мне: «ты же говорила…»

Действительно, не прошло и недели, как понемногу стало сбываться то, о чем предупреждала Надидэ-ханым. Все ей говорили, что Гюльсум задумала бежать. Девочка спрашивала повара, сколько дней идти до Эдирнэ, интересовалась у одного из школьных служащих, есть ли волки на дороге в Эдирнэ?.. Она потребовала у Невнихаль-калфы аршин мешковины, чтобы сшить себе сумку.

Гюльсум уже практически приготовилась: ей осталось сшить себе сумку, наполнить ее тем, что возьмет у своих благодетелей, будто не хватало того, что она уже украла у них, а потом отправится в Эдирнэ… Она пересечет огромные горы вслед за Йорганлы. Она ведь очень сильная и хитрая и не испугается долгого пути в Эдирнэ… Вот только бы не встретить волка в горах, а все остальное — ерунда.

Надидэ-ханым из-за всего этого глубоко страдала и думала, прикрыв глаза: «Кто сможет объяснить, почему все они в конце концов убегают?..» Она понимала, что как волки, становясь взрослыми, уходят из стаи, как подросшие оперившиеся птенцы улетают из материнского гнезда, точно так же поступают и приемные дети… Зов природы… Вот Айше, вот Хюснийе, вот Зехра, вот Махбубе… Аллах свидетель, она заботилась о них, как о родных. Однако все они, едва войдя в подростковый возраст и став девушками, заболевали одной и той же болезнью и в конце концов однажды ночью уходили в темноту. Пусть живут, пусть уходят! Конечно же, Надидэ-ханым, похоронившая стольких своих детей, не собиралась горевать по ним. Однако совесть не давала ей покоя… Как бы там ни было, этих приемышей она называла своими детьми и прижимала к груди…

Ради справедливости следует сказать, что Айше, Хюснийе и другие были уже довольно взрослыми девушками, когда ушли. А этой пройдохе не исполнилось еще и девяти…

Интересно, кто же подбросил ей мысль о побеге? Как