– Каких-нибудь рачков и рыбьи потроха.

– Потроха?

– Ну да. Не целую рыбу, человек. Просто потрошки. Обычно целая рыба достается акулам.

– Ой.

– И червячков.

– Не знаю, найдутся ли на столе червячки или рыбьи потроха.

– Ну, значит, тот, кто накрывал на стол, полный идиот. Ты иди мойся, а когда вернешься, я прыгну в воду и отыщу что-нибудь себе на ужин. Сам. Вы, люди, прямо такие добрые, сил нет.

Бен спустился на нижнюю палубу, где располагались каюты. Они были полностью меблированы, включая накрахмаленное постельное белье и вазу с цветами на тумбочке. В каждой каюте имелась своя ванная с чистыми полотенцами, мягкими мочалками для лица и халатами. Он сорвал с себя мокрые шорты вместе с изорванной футболкой и прыгнул в душ. Как только на него обрушилась вода, ему захотелось растаять и впитаться в кафель. Он зажмурил глаза и подставил лицо упругим струям, затем разжал раненую руку и глядел, как с нее стекает кровь. Все тело было в неглубоких порезах и ссадинах от полета сквозь стекло, однако не требовались ни швы, ни прижигание ран раскаленной стрелой.

Он вышел из душа и надел пушистый махровый белый халат, который приятно щекотал тело. Он припоминал, хотя и медленно, что такое снова почувствовать себя хорошо. Это все еще оставалось возможным.

Под раковиной стояла аптечка первой помощи, где нашлись пузырек с перекисью водорода, марлевые повязки, лейкопластырь и ибупрофен. Он плеснул на руку перекисью и смотрел, как та пузырится. Пощипывание ему даже понравилось. Потом он перевязал рану, проглотил три таблетки (он гордился тем, что может принимать таблетки без воды), поднялся наверх, схватил со стола хвост омара и принялся жевать его, как хот-дог, когда возвращался на мостик. Под пультом он обнаружил моток изоленты и замотал ею соединенный на живую провод зажигания.

– Выглядишь посвежевшим, – заметил Краб.

– Мне поспать надо.

– А как же моя кормежка, козел?

Бен выключил двигатели. Катер замедлил ход и начал дрейфовать.

– Давай дуй.

Краб торопливо скатился вниз и плюхнулся в воду. Через несколько секунд он вернулся.

– Что? – удивился Бен. – Уже?

– Ты на меня посмотри, обжора, – ответил Краб. – Я что, похож на того, кому надо полкило, чтобы наесться?

– Понял.

Он снова завел двигатели и посмотрел на полосы светящихся водорослей, смыкавшиеся где-то за горизонтом.

– Мне очень надо поспать, Краб. Но мы должны держать курс.

– Тогда давай по очереди. Я на вахте. Ты отдыхаешь. Если мне понадобится тебя разбудить, ущипну тебя за задницу, чтобы ты проснулся.

– Годится.

Бен спустился в одну из кают и постарался уснуть, лежа на кровати, но все без толку. Мозг отказывался отключаться. Спать хотелось просто страшно. Всего-то – на несколько часов забыть обо все этой гадости. Спи. Хватит думать. Просто спи, дурень.

И все же глаза оставались открытыми. Бен стянул с кровати одеяло, схватил подушку и потрусил обратно на мостик. Там он размел по углам последние осколки стекла из разбитого окна и растянулся на полу. Здесь, вблизи океана, воздух оказался теплее. Где бы он ни находился, снаружи стоял совсем не ноябрь.

– А почему там две луны? – спросил он у Краба.

– Не знаю.

– Я что, какой-то сон вижу?

– Нет.

– А ты знаешь этого Постановщика, о котором говорила старушка?

– Нет. А откуда у тебя этот шрам?

– Что?

– Ну этот здоровый шрам у тебя на лице. Откуда он взялся?

Бену вопрос очень не понравился.

– Я сцепился, – ответил он, – с акулой.

– Да врешь ты все.

– Верно. Все вру. Это собака меня приложила.

– Что за собака?

– Ротвейлер.

– Вот черт, извини.

– Не надо так. Не извиняйся. Люди всегда извиняются, когда я им об этом рассказываю. А мне от их извинений не легче.

– Ну хорошо. Пропади она пропадом эта собака. Так лучше?

– Ну да, получше, – рассмеялся Бен.

– А ты любишь собак?

– Не так чтобы очень.

– А у тебя собака есть?

– Еще чего.

– А почему ты вернулся сюда, вместо того чтобы развалиться в шикарной спаленке?

– Не мог заснуть, – ответил Бен.

– А что так?

– День выдался долгий. И подружиться с говорящим крабом – не самое в нем жуткое. Мне нужно много о чем покумекать.

– А куда мы плывем?

– Понятия не имею. Рука вот болит, сил нет.

– Тогда думай о семье.

– А что с ней?

– Да ничего. По-моему, если станешь думать о них, так и болеть меньше будет.

– Ну да, от мыслей о них у меня тоже все внутри болит.

– Может, это не та боль, чуть получше.

– Может.

И Бен принялся думать о картинке, которая высветилась у него на телефоне всего на несколько секунд. Он мог закрыть глаза и нарисовать жену с детьми на задней поверхности век. Внутренним взором он мог сделать фотонегатив. Пиццерия. Дешевая красная скатерть. Тереза, смущенно потирающая кольцо. Он раскрашивал картинку, пока наконец не отключился.

* * *

Проснувшись, он оказался в постели. В своей постели. В огромной кровати с тумбочками по краям на втором этаже своего дома. Он взглянул на часы. Пять утра. А ты разве только что не на катере был? Катер? Какой катер? Нет никакого катера. Ты у себя дома. Дома, как всегда…

На кровати он лежал один. Терезы рядом не было. Она еще не вернулась с ночного дежурства в больнице «Шейди Гроув». Он встал, пошел отлить и в окошко ванной взглянул на луну. Всего одна луна. Он услышал, как внизу открылась входная дверь. В одних трусах он вышел в коридор на втором этаже. Остальные спальни были закрыты, дети крепко спали.

И тут он услышал доносившийся из гостиной плач. Он тихонько спустился вниз и увидел скорчившуюся на диване Терезу, так и не снявшую медицинское облачение и черные сабо. Она не шевелилась.

– Тереза?

Она протяжно застонала. Он сел рядом, обнял ее и запустил пальцы ей в волосы.

– Все нормально?

– Не могу об этом говорить, – ответила она.

Он легонько похлопал ее по ноге, изо всех сил стараясь не переступать тонкую грань между сочувствием и нежностью.

– Все хорошо, – сказал он ей. – Не надо ничего говорить.

Она взяла себе за правило никогда не разговаривать дома о работе. Об этом они договорились еще давным-давно – работа есть работа, и не надо нагружать друг друга своими проблемами. У нее регулярно умирали больные, но она никогда ему об этом и словом не обмолвилась. И такой подход срабатывал. Она очень умно его применяла. Им было удобно молчать, сидя бок о бок. Иногда это становилось лучшей частью дня, если учесть, что дети надрывались как безумные. Они с Терезой умели молчать.