лапках нет никаких бумаг. Он придвигается к Нин и залезает под одеяло. Наклоняет головку, выжидая, пока она устроится поудобнее. Потом с деликатностью, которой я раньше за ним не замечала, прижимается к ее шее. Нин глубоко вздыхает. Умиротворение.

– Спокойной ночи, – лепечет девочка, уже на пороге сна.

– Спокойной ночи, – выдыхаю я со сжавшимся сердцем.

В мягком свете ночника вижу глаза Гвен. В их синеве тревога, нежность, печаль. И надежда. Хрупкий огонек во тьме, который дает ей силы держаться.

В обволакивающей тишине этой комнаты, прислушиваясь к спокойному дыханию малышки, я обещаю себе сделать все, что в моих силах, чтобы помочь им. Я пока не знаю как, но обязательно придумаю.

Бальтазар

– Я беременна, – выложила она безо всяких предисловий, когда после полудня мы нежились в постели. День тоже лениво потягивался. Я дремал в теплом уюте одеяла. Но тут сразу распахнул глаза. Она пристально смотрела на меня, подстерегая первую реакцию.

Сначала я решил, что плохо расслышал.

Роми вытянулась, приподняв свои маленькие груди.

– Я беременна! – сияя, повторила она.

Я недоверчиво протер глаза. Она отодвинулась. Нахмурилась.

– Ты не рад?

Мне недавно стукнуло двадцать. Для меня это было слишком абстрактно. Единственное, чего я желал, это счастья для нее. И потому ответил:

– Ну что ты! Конечно, рад!

И поцеловал ее.

Знай я, что произойдет дальше, ответил бы я так же? Да. Несмотря ни на что. Несмотря на нее.

Следующие часы превратились в один эйфорический монолог. Роми было не остановить. Ей не терпелось взять младенца на руки, поцеловать, обласкать, избаловать, открыть ему мир, а главное – мир кино. А его крошечные ручки! А восхитительные маленькие ножки! Крепко обняв ее, я слушал. А если будет мальчик? Я уже представлял себе, как подарю ему плащ волшебника и научу своим лучшим фокусам. В четыре годика он уже сможет развлекать своих маленьких друзей!

– Я так и вижу ее брюнеткой с аметистовыми глазами, – мечтала Роми, лежа под расписным небом на огромной кровати.

Изысканная лепнина обрамляла синий потолок, на котором умелая рука изобразила птиц. Над нашими головами порхали переливающиеся разными цветами попугаи – синие, красные, желтые длиннохвостые ара, волнистые попугайчики с крепкими клювами. Положив ладонь ей на живот, я улыбался. Вдруг она выпрямилась, словно ужаленная осой.

– Никто не должен знать.

– Не должен знать чего? – недоуменно спросил я.

– Про нас. Про ребенка. Про все…

Про себя я не мог не заметить, что маркиза, Люпен и даже Марсель наверняка что-то заподозрили. Конечно, не про ребенка – живот Роми оставался плоским как горизонт – но про нас с ней. Вот уже почти два месяца, как я появляюсь тут чуть ли не ежедневно, протягивая охраннику свою карточку. Тогда кого она имела в виду? Мать, о которой она пару раз обмолвилась, говоря о своем детстве?

– Когда ты представишь меня своей семье? – спросил я, внезапно обеспокоенный тем, какой оборот принимает дело.

Раньше Роми утверждала, что и думать не желает о замужестве, но эта новость должна все изменить. Без сомнения, с ребенком расклад совсем иной, верно?

Она встала. Оделась, ни разу не взглянув на меня.

– Роми?

– Каким ты бываешь узколобым! При чем тут моя семья? Я разве спрашивала тебя о твоей?

– Нет, но вполне могла бы. Кстати, я…

– Тебе нужно их одобрение? Я для тебя недостаточно хороша?

Ее зеленые глаза внезапно потемнели. Надвигалась гроза. А я уже знал, что нужно избегать этого всеми силами, успокоить ее как можно раньше, пока гроза не превратилась в бурю.

Я подошел к ней. Сжал в объятьях. За окном в огромном парке суетились садовники, развешивая на деревья фонарики. Готовился очередной прием.

– Мне так не терпится! Если бы ты знал! – проговорила она, снова впав в эйфорию.

Ее энтузиазм был заразителен. В конце концов, у нас впереди было еще несколько месяцев, прежде чем ребенок появится на свет. Достаточно времени, чтобы приподнять завесу над сумеречными тайнами моей красавицы, а ей – чтобы с ними справиться.

С этого дня Роми с головой погрузилась в шитье приданого ребенку. Распашонки, носочки и ползунки – она строчила и вязала без устали. Вышивала простынки, слюнявчики и пеленки, забросив пение и послеполуденные концерты с Люпеном за роялем. Даже к кино она поостыла. Все ее мысли и время были поглощены малышом. Барометр ее настроения застыл на отметке «ясно», я никогда еще не видел ее такой счастливой. Я решил отложить разговоры о женитьбе. Но один вопрос все же не давал мне покоя. Не один – с десяток. Где мы будем жить? И на какие деньги?

Эти мысли лишали меня сна. Мне было неловко, я не осмеливался заговорить об этом ни с братом, ни с матерью. Без сомнения, они скажут мне о нелепости ситуации. Я ничего не знал об этой девушке. Как давно мы знакомы, пару месяцев? Да, два месяца! Мы слишком молоды, чтобы обзаводиться ребенком. Когда мы собираемся пожениться? Что мы думаем делать дальше?

Я пытался бодриться, пока ехал на нашем «рено» по аллее, обсаженной столетними деревьями. Журчание фонтанов действовало успокаивающе, как и шелк ухоженных лужаек, пышность приемов и благожелательность улыбки, с которой меня встречала маркиза. Кем бы ни приходилась эта женщина Роми, она не даст нам пропасть. Наверняка в этом и была причина того, что будущая мама ни о чем не беспокоилась. Мир не таит в себе угроз, когда у тебя есть дворецкий, шофер и столь богатая покровительница.

Я топил свои тревоги в джине и сигаретном дыму за игорными столами в подпольных казино. Брат, обрадованный, что мы снова вместе, повсюду сопровождал меня. Мы опять вытащили на свет Божий свои костюмы с широкими рукавами. А также размяли наши ловкие пальцы и обновили шулерские приемчики. Я выиграю деньги. И отложу их. Чтобы подготовиться к рождению ребенка. Это и означает стать отцом, говорил я себе. Взять на себя ответственность. И разбогатеть.

А потому каждый вечер в прокуренных салонах мы с Жо делали ставки, удваивали и повышали их. Подстегиваемые адреналином, подкрепленные алкоголем. Шпана, парочка мелких шулеров, надеющихся составить себе состояние за счет перемигиваний и почесываний носа.

Когда наступила осень, моя учеба превратилась в далекое надоедливое воспоминание. Родители ни о чем не подозревали. И действительно, я исчезал на весь день и возвращался только вечером. Мы с братом вносили свою лепту в текущие расходы матери. А вот отец со мной не разговаривал. Я иногда замечал его в окне, возвращаясь ранним утром. Темный размытый силуэт. Вид согнутой фигуры бедного обесчещенного старика разрывал мне сердце. Меня не покидал стыд. На моем столе терпеливо ждал блокнот на проволочных спиральках. Уже с записями, которые я туда время от времени вносил, пока не смирился с очевидностью: я не мог написать статью о маркизе, не предав ту, которую любил.

После полудня я каждый день отправлялся на виллу. Счастливый, как никогда в жизни. Все это казалось чистым волшебством. Бабье лето, ласкающее золотистые поля. Великолепие окрестных пейзажей. Величественные Пиренеи. Темная зелень лесов, сменяющаяся синевой океана. Я приносил какой-нибудь пустячок, деревянную погремушку, миниатюрный берет, шерстяной плед. Роми встречала меня такими поцелуями и ласками, какими никогда еще меня не одаривала. Мы были красивы. Мы были молоды. Мы были влюблены.

А потом в один прекрасный день Роми снова запела.

18

Набор персонала не двигается с мертвой точки, несмотря на десятки объявлений, которые я разослала повсюду. Мне становится очевидно: что-то тут не так. А может, это мое имя отпугивает кандидатов? Я почти начинаю в это верить.

Однако меню требует присутствия на кухне определенного количества людей. Даже если не гнаться за «звездой», нам нужна крепкая команда. Я упростила рецепты, но они остаются сложными. Мое фирменное блюдо требует десятка манипуляций. Еще больше действий нужно для приготовления запеченного куриного яйца, подаваемого с пюре из топинамбура.

Сорок посадочных мест, что означает три человека в зале на обслуживании, один на мытье посуды, двое подручных и два шеф-повара, один из которых