Королева Катерина, безупречно играя свою роль безупречной супруги, официально просила своего племянника Карла Пятого все-таки выслать оригинал буллы на рассмотрение – но он совету своей тетушки, вряд ли искреннему, не последовал. Дело, таким образом, затягивалось все больше и больше – и наконец нервы короля Генриха VIII не выдержали.

Он велел Уолси назначить день открытого суда для разбора своего дела и никаких возражений слушать не пожелал.

21 июня 1529 года король Генрих и королева Катерина выступили перед судом. Первым свои показания дал Генрих Восьмой. Он говорил о «…муках совести, терзающих его из-за ложного брака, заключенного им по ошибке…» – видимо, эта тема казалась ему выигрышной с точки зрения общественной морали.

Он даже сказал, что если бы закон Божий позволил ему оставаться в том браке, в котором он состоит, он не желал бы ничего лучшего. Но что же делать, если суровый закон не позволяет ему следовать искренним порывам его сердца?

В общем, все шло, с его точки зрения, как бы хорошо, пока он не сказал о том, что его мнение поддержано петицией, подписанной всеми прелатами Англии.

И вот тут последовало возражение – епископ Джон Фишер заявил, что документа не подписывал, а его имя было использовано без позволения. Король, видимо, оторопел и не нашел ничего лучшего, как сказать, что все говорят в его пользу, а епископ Фишер – «всего лишь один человек» – «yоu are but оne man».

Когда трибунал вызвал королеву, она не стала ничего говорить судьям, а совершенно неожиданно обратилась прямо к Генриху. Она встала перед ним на колени и сказала ему следующее:

«…Сэр, я умоляю Вас ради любви, что однажды была между нами, сжалиться надо мной и даровать мне правосудие, ибо я лишь бедная женщина, иностранка, рожденная вне ваших владений. Здесь у меня нет ни друзей, ни советников. Я могу обратиться лишь к Вам, гаранту правосудия в Вашем королевстве. Господь и весь мир тому свидетель, я была Вам верной и преданной женой…(…) Любила всех, кого любили Вы, была на то причина или нет, ради Вашего блага, были ли то мои друзья или враги…»

Она еще поклялась в том, что досталась королю Генриху девственницей – одним из возражений, которые он приводил в пользу аннулирования их брака было то, что «…Господь не дозволяет ему коснуться тела женщины, которая однажды была познана его братом…».

А потом она встала и ушла. И король ей ничего не ответил. На этом, собственно, суд и кончился. Два месяца публичного, на глазах у всего королевства перетряхивания грязного белья ничего не дали. В июле 1529 года кардинал Кампеджио на последнем заседании объявил, что проблема чересчур серьезна, и ее расследовать следует в Риме.

Дело провалилось. И в провале его леди Анна обвинила кардинала Уолси.

При проводах кардинала Кампеджио ему была дана прощальная аудиенция при дворе. Она была назначена на 19 сентября 1529 года, и, конечно, гостя сопровождал его коллега, кардинал Томас Уолси. По их прибытии кардиналу Кампеджио отвели специальные апартаменты во дворце, а вот кардиналу Уолси было сказано, что его обычные покои уже заняты, – и ему пришлось попросить комнату у кого-то из друзей, чтобы иметь возможность хотя бы переменить рубашку.

Он привел себя в порядок – настолько, насколько мог, – вошел в зал для аудиенций и пал ниц у ног короля. К огромному изумлению всего двора, Генрих VIII протянул ему руку, помог подняться и с улыбкой подвел к окну для приватного разговора. О чем они говорили, не слышал никто – но говорили они долго и вроде бы вполне доверительно. Как встарь…

Было условлено, что кардинал и его государь встретятся наутро для продолжения беседы, – и они расстались. Но места во дворце для Томаса Уолси так и не нашлось, и ему пришлось уехать из дворца в поисках ночлега. На следующее утро он явился в назначенный час и застал Генриха уже в седле – он отбывал на пикник в обществе леди Анны.

Для разговора, конечно, времени уже не было…

Через два дня кардинала Уолси посетили важные гости – к нему наведались оба герцога, которые были в ту пору в Англии, и Чарльз Брэндон, герцог Саффолк, и Томас Говард, герцог Норфолк. Они приехали по делу – король сместил кардинала с его поста лорда-канцлера, и они приехали за печатью. Уолси отказался повиноваться – по совету своего юриста, Томаса Кромвеля, он сообщил герцогам, что у них нет законных полномочий без личного письменного распоряжения Генриха Восьмого. Распоряжение нашлось – оно было написано собственной рукой короля, кардинал узнал его почерк.

Томас Уолси разрыдался.

В силу каких-то причин король решил поиграть с ним, как кошка с мышью. Ему было предписано отправиться в Йорк. Хотя Томас Уолси и был архиепископом Йорка, он там никогда не был. Уж больно далеко на север для этого пришлось бы забираться тучному прелату, привыкшему к сидячей жизни, так что по всем административным делам туда ездил Кромвель.

И вот Уолси, после долгих сборов и понукаемый из королевского дворца, собрался наконец в путь и отправился в Йорк. Позиция архиепископа Йорка в английской церковной иерархии уступала только позиции архиепископа Кентербери, считавшегося первым лицом духовного звания всей страны, так называемым примасом Англии. В годы своего правления Томас Уолси как кардинал и как легат Святого Престола превосходил даже и архиепископа Кентерберийского, но сейчас сам факт того, что он занимал церковные должности по прямому назначению Рима, был обращен против него. Теперь его единственным приютом оставался Йорк, в котором он никогда не был.

Он до него так и не доехал.

В течение добрых 14 месяцев у кардинала последовательно отнимали дворцы, угодья, титулы и прочее – но теперь, когда он был в двух шагах от столицы своей епархии, ему предъявили обвинение в посягательстве на королевскую власть – посредством «praemunire».

Этот звучный латинский термин обозначал преступление, виновный в котором обращался к какому бы то ни было иностранному властителю с апелляцией на решение короля Англии или выражал повиновение любой иностранной инстанции[10].

То есть кардиналу Уолси ставилось в вину то, что он кардинал.

Томас Уолси, согласно приказу короля, должен был выехать обратно под стражей, названной для приличия вооруженным эскортом. Ему предстояло ответить на новые обвинения, на этот раз в государственной измене (Нigh Тreasоn).

Утверждается, что после этого он отказался от еды, сказав, что предпочитает умереть от голода, чем от того, что ждет его в Лондоне.

Уолси умер по пути в Лондон в ноябре 1530 года, но не в придорожной канаве, как гласит легенда, а в аббатстве. Впрочем, смерть вполне могла настигнуть его и в канаве, ибо посланный из Лондона гонец имел инструкции к начальнику конвоя о доставке узника в том состоянии, в котором он пребывает, без оглядки на его здоровье. Однако это указание – везти узника без оглядки на его здоровье – не пригодилось. За день до получения инструкций Томас Уолси успел умереть – а какое уж у трупа здоровье!