Лицо у него сделалось багровое, аж смотреть страшно – вдруг взорвется.

Я была так зла, что на языке вертелось гадкое: «П… п… прекрасная идея, д… д… дурачок».

Но все же я не опустилась до того, чтобы передразнивать заику.

– Действительно, лучше тебе уйти.

– Еще чего! – возразила Ханна.

– Н… н… но… – пробормотал Бен.

– Никуда ты не пойдешь! – отрубила она. При этом на него она даже не взглянула – ее вызывающий взгляд буравил меня.

Парнишка в растерянности смотрел то на меня, то на нее. Явно пытался сообразить, чей гнев опаснее.

Бедный бобик.

В конце концов он, видимо, решил, что Ханна способна доставить ему больше неприятностей, чем я, и потому с места не стронулся. Выбора мне не оставили – я схватила Ханну за запястье и рявкнула:

– Марш домой!

– Пусти меня! – возмутилась она, а Бен со страху даже дышать перестал.

– И не подумаю, – отрезала я и потянула сестрицу вверх по ступенькам.

– Я сказала: пусти меня! – вскипела она и ударила меня по руке. Прямо по ране.

Я вскрикнула, в глазах потемнело. Выпустив Ханну, я вцепилась в перила, чтобы не рухнуть на лестницу.

– Что с тобой, Мира? Что с тобой? – перепугалась она.

Мне казалось, что ее голос доносится из бесконечного далека.

– П… по-моему, т… т… ты ей б… б… больно сделала, – проговорил Рыжик Бен.

– Это я и сама вижу!

Боль потихоньку отступала. Я отпустила перила и, баюкая многострадальную руку, приоткрыла глаза. Сквозь пелену я увидела, что уронила сумку с хлебом – ее поднял Рыжик Бен, а Ханна подставила мне плечо. Боль стала терпимее, зато к горлу подступила тошнота.

– Что, что с тобой случилось? – в ужасе спросила Ханна, указывая на засохшее пятно на блузке. В пылу ссоры она его не заметила, а теперь испугалась.

– Потом, – прохрипела я, из последних сил сдерживая позыв сблевнуть весь яблочный сок, которым угостил меня Амос.

При мысли об Амосе у меня снова потемнело в глазах.

Ханна повернулась к Рыжику Бену:

– Слушай, ты правда лучше иди.

Он возражать не стал.

Отдал ей сумку с хлебом, но все-таки спросил:

– З… з… завтра ув… в… видимся?

– Само собой, – коротко ответила она.

Я слишком плохо себя чувствовала, чтобы запретить ей назначать свидание.

Рыжик Бен радостно улыбнулся – похоже, малявка заике и вправду очень нравилась – и поспешил прочь.

– Я провожу тебя наверх, – ласково сказала мне Ханна.

Она не впадала в панику, а старалась все взять под контроль. Моя маленькая сестренка оказалась взрослее, чем я думала. Не только в том, что касается мальчиков. Меня прямо гордость за нее взяла.

И тут меня все-таки вырвало на лестницу.

13

За ужином меня так мутило, что я ни единого куска от принесенной опилочной краюхи не смогла проглотить, поэтому хлеб разделили между собой мама и Ханна. Хотя дележка была очень условная. Ханна слопала больше двух третей, чавкая и рыгая. Нарочно. Чтобы меня позлить. Эдакий запоздалый протест против того, что я помешала ей тискаться с парнем. К тому же она дулась на меня за то, что я ни в какую не желала рассказывать, при каких обстоятельствах получила ранение. Еще не хватало признаваться ей и маме, каких глупостей я натворила из-за Амоса.

Ханна не преминула ущипнуть меня побольнее:

– В конце концов, Мира, ты мне не мать! Нечего из себя родительницу строить!

И опять рыгнула.

Ну что за поганка, подумала я, борясь с очередным приступом дурноты.

Остаток вечера мы провели в молчании. Вместо того чтобы рассказать нам на ночь какую-нибудь историю, Ханна тихонько бормотала себе под нос. Что-то о двух подростках из гетто. О мальчике и девочке. У мальчика были рыжие волосы, а девочка все сердилась, что никто не желает признавать, какая она уже взрослая.

Ясно, откуда такие герои взялись.

Эти самые подростки, продолжала Ханна рассказывать самой себе, очень, очень любили целоваться.

Да уж, яснее некуда…

Детям приходилось скрывать свою любовь от злой гувернантки.

Ну да, кто тут злая гувернантка, тоже понятно.

Однажды, рассказывала Ханна, дети шли по книжному развалу в гетто и увидели книгу в роскошном переплете из красной кожи. На обложке были вытиснены зеленые буквы: «777 островов». И все. Только это. Ни имени автора. Ни издательства. Вообще ничего. Детей (звали их, кстати, Бен и Ханна) чуднáя книга тут же заинтересовала. Но поскольку торговец, дядька с деревянной ногой, потребовал, чтобы в обмен на книгу они на год стали его рабами, дети решили ее попросту украсть. Схватили том и рванули прочь – в расчете на то, что одноногому их ни в жизнь не догнать. Но тот оказался на удивление проворен, словно обладал сверхъестественными способностями. Прямо на бегу он грозился наслать на героев погибель, порчу и проклятие, если те не вернут книгу. Мол, книга поглотит их, и они окажутся в аду, откуда нет возврата. Да, именно так он и сказал: ад, из которого нет возврата!

Само собой, дети не поверили ни единому его слову и бросились наутек. Испугались, что он надает им тумаков, если настигнет, а то и деревянной ногой треснет. Забежав на задний двор, они увидели баки для мусора. Быстренько раскинув мозгами, они решили, что другого выхода нет, и залезли в баки. И сидели там, пока одноногий наконец не убрался. Напоследок он пробормотал себе под нос:

– Зеркальщик вас уничтожит. Зеркальщик вас уничтожит…

Когда он ушел, дети выбрались из баков и в восхищении стали разглядывать книгу. Это оказалось нечто вроде путеводителя. По несуществующему миру.

777 волшебных островов описывались в этой книге – 777 островов, полных чудес. И опасностей. И всяческих ужасов.

Один из островов, например, населяли хищные деревья, другой – великаны, сочинявшие стихи без гласных: «Ффф, грр, ффф», – а третий – ужасные люди-ножницы, любого путешественника, который, заплутав, оказывался на их острове, они попросту вырезали из жизни и булавками пришпиливали на страницу огромного альбома, словно аппликацию.

Дети листали книгу до тех пор, пока она вдруг не вспыхнула ярким светом. Их поглотило алое сияние, и внезапно они очутились не в гетто, а на борту огромного трехмачтовика, шедшего по бескрайнему морю в лучах теплого солнца. Морской бриз надувал паруса, воздух был чудесно прозрачен.

Ханна и Бен были не такие глупые, как дети в других сказках, и сразу же сообразили, что попали в мир 777 островов. И обрадовались, обрадовались без меры. Они понимали, что этот мир полон опасностей, – как уже сказано, ума им хватало, – зато они вырвались из гетто!

В этот миг они услышали голос за спиной:

– Что еще за незваные гости у меня на борту?

Они обернулись и увидели хорошенького зайчика. С повязкой на глазу, в большой широкополой шляпе и с подзорной трубой в лапе.

– Капитан Морковка! – представился заяц.

Услыхав такое имечко, дети не смогли удержаться от смеха и прыснули.

Капитану Морковке это категорически не понравилось. Он завопил:

– Вы умрете!

Ханна опять захихикала:

– В исполнении такого милого зайчишки звучит как-то не очень устрашающе!

– А в моем? – громыхнуло рядом.

Они снова крутанулись на месте. Перед ними стоял гигантский волк-оборотень. На усах у него висели лоскутья мяса, и оставалось только гадать, от чего – или от кого – он их отхватил.

– Так гораздо страшнее, – пролепетала Ханна.

– Н… н… не надо б… б… было книгу красть, – прозаикался Рыжик Бен.

Но Ханна отважно возразила:

– Лучше умереть здесь, в открытом море, чем еще хоть миг прожить в гетто.

Тут сестрица замолкла, буркнула что-то вроде: «Продолжение завтра. Если, конечно, живы будем» – и закрыла глаза. Через минуту она уже громко храпела.

А я лежала без сна, до глубины души потрясенная этой сказкой: сестренка, оказывается, предпочитала смерть прозябанию в гетто.

Я и думать не думала, что она так страдает. А я еще сволочилась, вязалась к ней со своими запретами. Неудивительно, что в начале сказки мне досталась роль злой гувернантки.

– Я знаю, сколько ты для нас делаешь, Мира.

Я вздрогнула. Мать вдруг заговорила со мной? Она давно уже по большей части молчит. А уж тем более ночью.

Ханна даже не проснулась. Вовсю храпела на своем матрасе и видела сны – надеюсь, без участия Рыжика Бена. А если и с участием, то, хочется верить, без непристойностей.

– Ты думаешь, я ничего не понимаю, – продолжала мама. – Но я все прекрасно вижу.

Она лежала на матрасе рядом со мной и даже не пыталась понизить голос до шепота. Она знала: когда Ханна только заснула, ее даже немецкие пушки не разбудят.

– Ты огромная молодчина, – сказала мама.

Удивительно: за несколько секунд она сказала больше, чем иной раз говорила за целый день.

В лунном свете я видела, что она улыбается. Не обычной своей отсутствующей улыбкой, по которой ясно, что она в этот миг вновь проживает какое-то сладостное мгновение с папой. Нет, мама улыбалась осознанно. Ее похвала мне польстила, хотя я и не ожидала ничего подобного.

– Тебе лучше? – спросила она.

С ума сойти: она давно уже не интересовалась моим самочувствием. С другой стороны, раньше я не заявлялась домой с зашитой раной.

– Да в порядке все, в порядке, – успокоила ее я.

– Ханна не права, – сказала мама.

– В чем это? – удивилась я.

– Ты и есть ее мать.

– Что?

– Это ты о ней заботишься