Что правда, то правда.

– Ты мать Ханны, – повторила мама.

– Нет, – ответила я, – мать у нее одна, и это ты.

– Я давно уже никакая никому не мать, – грустно отозвалась мама, – и мы обе это знаем.

Тут уж я возражать не стала.

– И за то, что ты заменила Ханне мать, я тебе благодарна больше всего.

Да не нужны мне благодарности! Лучше стань нам снова мамой, черт возьми!

– Тебе я как мать дала мало…

Я вздохнула. Хорошо, конечно, что она это понимает, но как тут не злиться? Момент для разговора по душам выбран ну совсем неудачный. У меня сейчас других забот полно. Нужно хоть чуточку вздремнуть, чтобы набраться сил перед ночной вылазкой.

Я была так измотана, что предпочла бы несколько дней проваляться под одеялом. Но Ашер на меня рассчитывает, и, если операция контрабандистов сорвется из-за нерадивой девчонки, я дорого за это заплачу. И Руфь, которая за меня поручилась, тоже. А то и вся моя семья: Ашер – большой любитель показательных расправ, чтобы никто даже и не думал ослушаться его приказов.

Я слишком далеко зашла, чтобы теперь отсиживаться дома.

Почему нельзя и вправду взять и нырнуть в волшебную книгу, прихватив всех дорогих и близких? Или – того лучше – отправиться в Англию и там вместе с лордом Питером Уимзи раскрывать преступления?

– Я люблю тебя, – сказала мама.

Я с трудом подавила стон. В другой вечер я была бы счастлива услышать от нее эти слова – как давно она их не произносила! – но сегодня ничего, кроме раздражения, они не вызвали.

– И отец тебя тоже любил.

Тут уж я стона не сдержала.

– Да, любил, – с нажимом повторила мама.

– И наверное, поэтому всегда выделял Симона, – резко ответила я.

– Любовь – сложная штука, – отозвалась мама.

Я села на пролежанном матрасе и едко засмеялась.

– Каждый человек имеет право на свои слабости, – сказала мама, – тем более при такой-то жизни. Не суди слишком строго.

Я молча смотрела на нее сверху вниз.

– Нечего нос задирать! – вдруг рассердилась мама и тоже села. – Папа для нас расстарался, все сделал, что мог. Большее ему было просто не под силу. Он был добрый, мягкий человек. Толстокожим эгоистам живется проще!

Она не просто примирилась с папиным роковым решением – она все ему простила.

А вот я не могла.

– Я знаю, – сказала она уже спокойнее, – что нельзя заставить любить. Но если кто-то говорит, что любит тебя…

Вот она только что сказала, и Даниэль говорит регулярно.

– …и ты тоже любишь этого человека, то самое правильное, самое честное – ответить тем же.

Со дня папиной смерти она ни разу не говорила так много и пространно. Я, конечно, понимала, что утишу ее боль, если скажу: «Я тоже тебя люблю».

Но я была слишком сердита на папу. И на нее. С чего я вдруг буду ее утешать? Мне вообще скоро через стену лезть. А она только о себе и думает, эгоистка!

Мама вдруг улыбнулась. Печально. Но улыбнулась.

– Не можешь, – констатировала она и ласково потрепала меня по щеке. Легла на свой матрас, укрылась тощим серым шерстяным одеялом и закрыла глаза.

Теперь уже я себя почувствовала эгоисткой.

Но вымолвить «Я тебя люблю» так и не смогла.

14

Разумеется, глаз я так и не сомкнула – слишком была зла. На маму, на Ханну, на Амоса и на его спесивую подружку. Он назвал меня при ней «девчонкой», и, хуже того, я в ее присутствии действительно чувствовала себя маленькой девочкой. Даже на Даниэля я злилась: не поделишься с ним никакими планами, а еще друг называется!

Я чувствовала себя ужасно одинокой.

Но больше всего зло брало на саму себя: поперлась за Амосом, попала Захарии под горячую руку – на него я, кстати, тоже злилась, – а теперь под моросью бегу по ночному гетто, хотя давно уже комендантский час: если наткнусь на патруль, меня пристрелят на месте.

С немцами лучше не встречаться.

Непривычно шагать по пустым улицам. Днем на них столько народу, яблоку упасть негде, а теперь в свете немногочисленных фонарей, которые еще работали, улицы казались такими большими, такими широкими, что мне сделалось не по себе.

Я приближалась к месту встречи на углу Жимней и Желязной. Шла осторожно. Каждый отрезок стены – и этот тоже – охраняется. Само собой, где-то здесь есть пост из немцев или из еврейских полицаев, которым люди Ашера платят большие деньги. А вдруг среди полицаев окажется мой брат? Да нет, вряд ли. В мае Руфь видела его в отеле «Британия», и Симон похвастался ей, что он уже не мелкая сошка, патрулирующая улицы, а сотрудник отдела, поддерживающего контакты с польской полицией. Руфь, конечно, не знала, правда это, или Симон – как и многие другие клиенты публичного дома – просто выпендривается. Тем более что в постель он отправился не с Руфью, а с ее товаркой. И та потом со смехом рассказывала другим девушкам о том, как мало он искушен в любовном искусстве.

Вот уже видны очертания стены в конце Жимней. Хотя умом я знала, что стена – дело рук человеческих, в слабом свете фонарей да под моросью она казалась творением природы. Непреодолимый вал, который возник вместе с самой землей и будет стоять и тогда, когда людей не станет. Ни евреев, ни немцев.

Колючая проволока, натянутая поверху, издалека напоминала терновый лес из Ханниной сказки про человека-колючку, который не мог прикоснуться к любви всей своей жизни, девушке по имени Вера, потому что боялся ее поранить.

Битое стекло на стене я с земли разглядеть не могла, но живо представила, как оно режет мне ладони. И замерла посреди улицы. Как же я полезу на стену с раненой рукой? Хоть Амос и промыл порез, на месте одного из стежков началось воспаление, и сшитая нитками кожа так натянулась, что грозила лопнуть при любом резком движении. В надежде уберечь руку я надела кожаную куртку, но боялась, что это мне не особо поможет.

Я вжалась в нишу подъезда и стала с безопасного расстояния наблюдать за углом улиц, куда Ашер велел мне явиться. Там не было ни души. Я решила подождать.

Вот уже 4:30. 4:35. 4:40. По-прежнему никого. Ни контрабандистов. Ни еврейских полицаев. Ни одного человека. Скоро встанет солнце, и моя и без того рискованная вылазка превратится в чистое самоубийство.

Может, лучше дать деру? Но – навлечь на себя гнев Ашера? А может, подойти к стене поближе, посмотреть: вдруг другие контрабандисты из банды «Чомпе», с которыми я должна встретиться, прячутся где-то там, в тени?

Выбор тот еще. Уйти – значит рискнуть, что свирепая месть Ашера обрушится и на меня, и на Руфь, и на всю мою семью. Подойти к стене – подвергнуть опасности «всего-навсего» собственную жизнь…

У меня уже даже не было сил злиться, что я поставила себя в такое положение. Я была в полном отчаянии.

Решившись, я покинула укрытие и направилась к стене. С каждым шагом она казалась все громаднее.

Когда я уже различала под колючей проволокой битое стекло, рана вдруг вспыхнула огнем – или мне так показалось. На лбу и шее выступила испарина, но я заставила себя не сбавлять шагу и дошла до угла улицы. Вот она, стена – в каких-нибудь пяти метрах от меня. Но людей вокруг как не было, так и нет. В чем дело-то? Охранников не видно, значит, взятку свою они получили. Как долго они будут отсутствовать? От назначенного времени прошло уже десять минут. Но главное: где другие контрабандисты? Если бы мне предстояло действовать в одиночку, Ашер, наверное, дал бы мне более подробные инструкции?

Дело пахло керосином. Пот катился за воротник. Надо отсюда убираться. Ашер не сможет поставить этот побег мне в вину: операция явно провалилась, толком даже не начавшись.

Решено: бегом домой! Я развернулась спиной к стене и вдруг увидела в нескольких метрах от себя приставную лестницу, валяющуюся на дороге. Не поймешь: то ли ее просто так бросили, то ли специально положили. Что, если она предназначена мне? Чтобы я приставила ее к стене и забралась наверх – а на той стороне меня встретят польские проводники, которые подскажут, что делать дальше? Но тогда Ашер опять-таки должен был меня предупредить. Или нет? Что я, в сущности, знаю о том, как он организует эти вылазки?

Но если все так, соображала я, значит, мне предстоит переправить в гетто не продукты. Будь это продукты, под стеной бы ждали люди с тележками – надо же куда-то грузить добычу. Возможно, мне придется переправлять через стену американские доллары – самую твердую валюту в гетто, во всей Польше, да что там! – во всем мире.

И был только один путь узнать, какое же задание мне приготовлено, – все-таки вскарабкаться по лестнице на стену.

Я сделала шаг к лестнице и в нерешительности остановилась над ней. Ну же, хватит мешкать! Время, купленное бандитами у охраны, может истечь в любую секунду. Руки у меня тряслись, но, когда я коснулась грубой