копается в сумочке, выдумывает предлоги, чтобы остаться, то есть все, кроме Дэвида. – Ты знаешь, где найти салфетки.

Перерыв, милая.

– И что еще ты ему рассказала?! – орет Дэвид, который месяцами с ней не разговаривал, даже не соизволял признать факт ее ничтожного существования, а теперь налетает, как святой мститель, когда они с Джоэль идут через парковку к ее машине.

Джоэль (вставая между ними): Заткнись, Дэвид! Отстань от нее.

Дэвид (реально отталкивая Джоэль обеими руками, так что она отшатывается на высоких каблуках и чуть не падает): Рассказала, что не разговариваешь со мной, но готова потрахаться в коридоре перед репетиционной?

Сара: Я с тобой не разговариваю?

Дэвид (не слушая): Или это он подсматривал, как мы трахаемся, это ты тоже подстроила?

Джоэль (вернув равновесие, оглушающе заревев): Ах ты гондон…

Сара (слишком ошеломленная, чтобы говорить, но Дэвид уже отвернулся, потому что на парковку въехала маленькая машина Эрин О’Лири; он садится, хлопает дверью, и его шофер-блондинка, в темных очках на ничего не выражающем лице, увозит его прочь).

Мать Сары: Твоя жизнь вне школы – не его собачье дело. Ты же сама это понимаешь?

Мистер Кингсли: Пожалуйста, начинай, Сара.

Сара и Дэвид снова сидят перед классом на двух стульях. Колени больше не соприкасаются – им можно сидеть порознь. Дэвид смотрит на Сару, но не смотрит. Видит ее, но не видит. Сидит на стуле, но его там нет. Она не понимает не почему он это делает, а как; сама бы так делала, если бы могла; впервые понимает, что Дэвид – настоящий актер, прорвется в театре, может даже прорваться так далеко, добиться так многого, что будет писать слово «театр», как его душеньке угодно, но еще она понимает, что здесь, в КАПА, с мистером Кингсли, Дэвиду уже конец. Он никогда не сыграет главную роль. Никогда не будет звездой. Уйдет из школы со своей харизмой – неисследованной, непризнанной, невоспетой, скрытой за миазмами сигаретного дыма и алкогольных паров, «глупых походок», футболки-поло, теннисной ракетки, не просто проигнорированной, а напрочь отброшенной и забытой всеми, кроме пары упрямых хранителей памяти.

Сара – Дэвиду: Ты злишься.

Мистер Кингсли – Саре: Не читать мысли. Еще раз.

Сара – Дэвиду: Тебе скучно.

Мистер Кингсли (раздраженно): Живи честно, Сара!

Сара – Дэвиду: На тебе синяя футболка-поло.

Дэвид – Саре: На мне синяя футболка-поло.

Мистер Кингсли: Не слышу, чтобы слышали.

Сара – Дэвиду: На тебе синяя футболка-поло.

Дэвид – Саре: На мне синяя футболка-поло.

Сара – Дэвиду: На тебе синяя футболка-поло.

Мистер Кингсли: Здесь кто-нибудь в моменте? Хоть кто-нибудь?

Дэвид – Саре: На мне синяя футболка-поло.

«Что такое „момент“?» – думает Сара. Где это «теперь», на которое надо реагировать? Как именно их повтор не обнуляет все моменты, словно огромная расползающаяся тьма, за которой прячется Дэвид, спасаясь от любых наблюдений и вынашивая ненависть к ней? Но такое мышление, такое бестолковое замешательство и есть причина, почему у нее не получается, и есть причина, почему мистер Кингсли снова делает этот жест, будто быстро что-то стирает в воздухе: убирайтесь со сцены.

Колин – Джульетте: У тебя кудрявые волосы.

Неоспоримо. Символ Джульетты – ее штопорные кудри. Они торчат во все стороны и пружинят на ходу – продолжение ее сияющей улыбки. Ее щеки всегда розовые и пушистые. В глазах – искорка. Ее мать – француженка, передала Джульетте умилительно уникальное произношение, например «МАЙ-ОУ-НЭЗ-З-З-З». Еще мать передала Джульетте истовую христианскую веру. В отличие от Пэмми, она словно никогда не чувствует необходимости отстаивать религию. Когда одноклассники ставят ее в известность, что Бога нет, она улыбается в ответ без снисхождения. Она любит их за то, что они честно делятся своими мыслями! Прямо как любит Иисус – и им даже необязательно в него верить.

Джульетта обдает Колина улыбкой: как замечательно он сказал!

– У меня кудрявые волосы, – хихикает она.

– У тебя кудрявые волосы. – Черт, да если посмотреть «кудрявый» в словаре, там твои волосы!

– У меня кудрявые волосы. – Ой, ты не представляешь, Колин. Что ни делай, а они кудрявятся. Смешно, да?

– У тебя кудрявые волосы, – заходит с другой стороны Колин. Если подумать, у него и самого густые и волнистые волосы. В любом другом месте сошли бы за «кудрявые», но здесь они – на фоне образцовых волос Джульетты, ее упругой прически сказочной принцессы, ее прически с идеализированной картины какой-то дриады с весенними цветущими лозами вместо волос! Да разве волосы Колина, эти грубые клочковатые волосы, идут хоть в какое-то сравнение?

– У меня кудрявые волосы, – пожимает Джульетта плечами. Подумаешь. Эка невидаль.

– У тебя кудрявые волосы, – вдруг рубит Колин, голос – огрубевший от порыва, словно слова опережают звук. Он уставился точно на нее – и Джульетта как по щелчку пунцовеет, будто он расстегнул перед ней джинсы.

Комнату простреливает недоверчивый смешок. Черт, как это у него получилось? А он хорош. Колин обычно так занят тем, что разыгрывает наглого ирландского мордоворота, своего воображаемого предка, что одноклассники и забывают, как он хорош.

Тишина! Мистер Кингсли щелкает пальцами, потом отрывисто кивает ему. Следующий уровень. По-прежнему ведет Колин.

Следующий уровень – уже субъективное наблюдение. Субъективность – это мнение, чувство. Суждение. Очень часто – признание в чем-либо. В противоположность якобы более простой объективности – констатации факта о человеке. В общем и целом они воспринимают объективность как описание ведо́мого (поэтому Джульетта, говоря второй, только реагирует), а субъективность – как описание ведущего (поэтому Колин, говоря первым, делает ведущую констатацию). Но это только потому, что у них еще не развито дихотомическое мышление.

Колин без промедления заявляет:

– Ты девственница.

Ого!

– Фига! – вскрикивает Энджи, не в силах «завалить», как иногда им может гаркнуть мистер Кингсли, хотя обычно ему хватает одного взгляда или щелчка пальцев.

Вот как сейчас – гневный ЩЕЛК! – и все мучительно ерзают на стульях, кто-то жадно тянется вперед, кто-то отпрянул в ужасе. Самообладание зрителя – урок, который им, как ни странно, не преподают в этой театральной школе. Им только цыкают да щелкают, будто собакам каким-то.

Джульетта уже максимально поалела. Теперь у них на глазах очень медленно возвращаются ее обычные «розы-на-снегу», бледнеет жар румянца. Она переводит дух – может, гадает, как и многие, не объявит ли мистер Кингсли фол, потому что утверждение «Ты девственница» на самом деле объективно – или нет? Или это ей решать? Это – насмешка Колина – субъективно, пока она не подтвердит это как факт? Но она не может не подтвердить это как факт: правила гласят, что она