требует дисциплины. Как ни странно, на полу она лучше слышит. Гулкое жужжание кондиционера, которое она вроде бы никогда не замечала, делится на несколько партий: глухое глубокое постукивание, растущая нотка поверх низкого рокота, скрежет, словно от стула по полу. Дверь мистера Кингсли – в сантиметрах от ее головы. Из-за двери – возможно, откуда-то из внутренностей здания, погребенных глубоко под полом, – Сара слышит немелодичный голосовой шум и обрывистый скрип.

Она изо всех сил втягивает воздух ртом, словно тащит веревку. Без толку. Будто на груди кто-то сидит. Дэвид, как уже сидел однажды. Летом. Когда она обхватила его за задницу, склонила над своим лицом.

Она с трудом садится, ударившись спиной в стену, когда почти без предупреждения открывается дверь мистера Кингсли. Выходит Мануэль, видит, что она видит его. Плотно закрывает за собой. Она у стены рядом с дверным проемом, поэтому не может заглянуть и убедиться, что мистер Кингсли на месте.

Не говоря ни слова, Мануэль разворачивается и быстро уходит, исчезает за углом.

Она тоже встает, пока дверь не открылась снова, и уходит в противоположную сторону.

В прошлом году у нее вел геометрию мистер Бэнкс. По слухам, он не только занимался сексом с некоторыми школьницами, но и одна от него забеременела – она вылетела из школы несколько лет назад. Никто не знал, как ее зовут, никто не видел ни ее, ни ребенка. Мистер Бэнкс нравился всем. Он был высокий, а мышцы, утрамбованные на его торсе, сдвигались и бугрились, когда он поднимал руку и писал на доске доказательства. Он носил обтягивающие поло с короткими рукавами, обнажавшие на правом предплечье темную перевернутую U с концами, похожими на ноги. Весь год мистер Бэнкс расхваливал Сару и Уильяма, прилюдно освобождая их от заданий, потому что, говорил он классу, они знают, что делают, а остальные – понятия не имеют. Мистер Бэнкс говорил: «Уильям – он тут будет сидеть и вести бухгалтерию моего внешкольного бизнеса, я буду ему платить, а вы все, дурни, так и будете чесать в затылке, как измерить окружность». Сара, объявлял мистер Бэнкс, будет расчесываться для его личного удовольствия, как в рекламе шампуня. Причем сперва наклонится, чтобы волосы ниспадали, как водоросли, закрывая лицо, а потом выпрямится и как бы хлестнет ими. «Ну только надо в замедленном движении, – жаловался мистер Бэнкс. – Давай, Л’Ореаль». В конце года, когда мистер Бэнкс поставил Сару в известность, что везет ее на обед вне кампуса, она не удивилась и не испугалась. Она знала, что он ее не тронет, и сама не понимала, знала ли благодаря какому-то наитию или наивности, вознагражденной удачей. Она прошла за ним на переднюю парковку и села в его большой пикап с двумя стикерами на бамперах. На одном говорилось: «Тише едешь – дальше будешь». На другом – «Свою вторую машину я занюхал».

– Что это значит? – еще спросила тогда она.

– Значит, что моей жизнью правил кокаин.

– И что? Вы превратили вторую машину в кокаин?

– Сперва в деньги. А я-то думал, ты соображаешь.

– А что у вас на руке?

– Клеймо-то?

– Это клеймо?

– Как у скота. Это буква «омега», из греческого алфавита. Ты и этого, что ли, не знаешь? Ну, обманула ты меня. Я-то думал, ты там гениальная.

Он показал ей свою прачечную самообслуживания – «внешкольный бизнес», – потом довез до лотка с бургерами в районе, где она никогда не была и куда бы больше не нашла дорогу сама, и где все были черные, кроме нее, и стояли у машин с бургерами в руках, в восковой бумаге, а пожилая женщина за уличной стойкой погрозила мистеру Бэнксу пальцем, имея в виду: «Сколько лет этой девушке?» – и мистер Бэнкс отмахнулся от нее, и они оба рассмеялись.

В пикапе по дороге назад Сара сказала:

– Лучший бургер в моей жизни. Спасибо.

Это когда она еще ела и получала от этого удовольствие.

– Не за что, – ответил мистер Бэнкс. – И тебе спасибо за приятную компанию.

Вот и все. Поездка с ним не казалась чем-то необычным или неправильным. Даже догадка, что он не полезет целоваться, – подразумевающая, что какие-то шансы все-таки есть, – не прибавила обеду секретности. Они не прятались, когда шли к пикапу. Не прятались, когда вернулись и их видели все остальные.

Несмотря на все правила: повторы без дополнительных слов, расслабление без того, чтобы руки касались боков, дыхание на три счета, – правил для отношений с учителями не существовало. Хочешь – обедай с ними, хочешь – нет. Хочешь – лей слезы и раскрывай им тайны, хочешь – нет. Возникали и растворялись размытые нормы, от человека к человеку, не применяемые для всех или на протяжении времени. Все действовали по наитию, по наивности, вознаграждавшейся удачей – или не вознаграждавшейся. Когда мать сказала: «Твоя жизнь вне школы – не его собачье дело» – и спросила, поняла ли Сара, та, хоть и сказала «да», на самом деле не согласилась. И это ее несогласие, пожалуй, приравнивалось к непониманию.

Родители Мануэля приходят в вечер премьеры и устраиваются, как могут, на галерке, пока Колин, работавший контролером, по указанию мистера Кингсли не уговаривает их пересесть в середину второго ряда – первый и второй ряды огорожены и обозначены VIP. Его первая попытка провалилась – они в вежливом замешательстве. Приходится звать Джоэль из-за кулис, где она, обвешанная рулонами скотча и булавками, ждет в полной готовности к любым ЧП с костюмами. Джоэль выходит и с изобильными улыбками и смехом объясняет, что эти места оставлены специально для них. Они пересаживаются с огромной неохотой, словно ожидают, что все это розыгрыш. Оба ниже Мануэля, серьезные, как статуи, заметно не в своей тарелке. После спектакля Сара, проскользнувшая в осветительную будку наверху, где за пультом стоит Грег Велтин, видит, как мистер Кингсли с охапкой цветов до подбородка настойчиво вручает один букет перепуганной матери Мануэля. Муж мистера Кингсли, Тим, помогает разносить цветы, и на фоне их двоих – с очень похожими короткими глянцевыми прическами, дорогими шерстяными жилетами поверх ярких рубашек, брюками в крупную складку и блестящими туфлями – родители Мануэля почему-то выглядят еще униженней, хотя очевидно, что их засыпают комплиментами. У мистера Кингсли очки, а у Тима усы – наверное, только так родители Мануэля их и различают; они и сами два сапога пара в своей неказистой воскресной одежде.

Сара выдыхает с облегчением, когда мистер Кингсли и Тим наконец переходят к актерам, принимающим букеты с королевской величественностью.

Постановка проходит с полным успехом. Эрин О’Лири очаровательна в роли Аделаиды; из