Распутин не оценил мою попытку отшутиться и уйти от ответа.

— Что испытывает управитель, погибая внутри драгуна? — повторил он свой вопрос.

Все, что сохранила моя память, так это желание прикрыть ребят и забрать с собой как можно больше врагов. Никакого страха, только…

— Злость. — Тихо произнес я.

— Именно, — удовлетворенно кивнул мой наставник. — Это основное чувство того, кто решается принять героическую смерть на поле брани. Иногда она смешивается с отчаянием и ненавистью, возможно, с желанием кого-то защитить. Но злоба есть всегда. Она пропитывает покидающую тело душу, черной гарью впитывается в броню, уродливыми шрамами вспарывает ее изгибы, ядом вытравливает темные литании ненависти и проклятья на благородной стали. И все это копится веками. Десятки душ сливаются в одну, формируя сознание драгуна.

— И чем древнее доспех…

— Тем чернее его душа, — закончил за меня Распутин. — Прибавьте к этому закалку кровью порченых и получите своего Чернобога. Это не боевой доспех, не машина войны, а чистое воплощение концентрированной ненависти, которой тут скопилось столько, что она сочится сквозь зазоры да трещины, отравляя все вокруг.

— Да, я помню, что вы говорили о том, как Чернобог сводил моих предков с ума, — длинная и мрачная речь наставника помогла мне лучше понять, что из себя представляет доспех.

— Но не вас, — подметил Распутин.

— Я не так давно стал его управителем. Возможно, все еще впереди.

— Сначала я тоже так подумал, — признал мужчина. — Но теперь вижу, что это не так. В вас мало злобы, Михаил. Благородство, честь, даже доброта. Ничем из этого не могли похвастаться целые поколения Воронцовых. Не могу и я. Но не вы. В вашей биографии хватает темных моментов, но сейчас вы стали совершенно другим человеком. Никто не может окунуться в дёготь и выбраться из него чистым. Как удалось вам?

— Пересмотрел свои взгляды на жизнь, — я пожал плечами.

— Вы можете хохмить сколько угодно, — скривился Распутин. — Мне нет дела до ваших секретов. Меня самого уже ничего не изменит. Слишком поздно. Но до того, как стать частью той ненависти, что питает моего драгуна, я хотел бы узнать правду.

Во взгляде Распутина проскользнуло нечто похожее на печаль. Но оно появилось и исчезло настолько быстро, что мне не удалось разобраться. На краткий миг мне стало жаль этого человека. Он заслуживал правды. Но не понял и не принял бы ее. Услышь он историю о переселении души, то счел бы, что я над ним попросту издеваюсь.

Но и оскорблять его молчанием было бы не лучшим решением.

— Простите, Григорий Ефимович, но у меня нет ответа на ваш вопрос. В первое наше знакомство Чернобог едва не убил меня, а потом… я будто проснулся ото сна. И все изменилось.

— Что же, — задумчиво протянул Распутин. — Похоже, древние драгуны хранят куда больше тайн, чем мы думаем. Благодарю, что показали мне ваш доспех. Теперь пора нам возвращаться в Академию. Вы одолжите мне своего шофера?

— Одолжить? — не понял я. — Но мы же поедем вместе.

— Вы приведете с собой Чернобога, — заявил мой наставник. — Как я уже говорил — другие драгуны вас не примут, да и ваш не простит измены. Мне придется обучать вас править именно Чернобогом. Кто знает, возможно, он откроет нам свои темные секреты.

— А захотим ли мы их узнать? — от взгляда Распутина мне стало не по себе.

Он же тяжело вздохнул и произнес:

— Меня мучит иной вопрос: какую цену придется заплатить за эти знания.

— Но не вы ли недавно сказали, что достойная цель оправдывает любые средства? — парировал я.

— Это так, — не стал спорить Распутин.

И в этот момент я четко осознал, что он легко разменяет на тайны Чернобога не только мою жизнь, но и свою тоже.

7. Лиха беда начало

Распутин дозволил мне вернуться в Академию чуть позже, а сам уехал обратно вместе с Федором сразу же, как только покинул подземелье. Стоило машине выехать за территорию парка, как стоявшие за моей спиной порченые с облегчением выдохнули.

— Очень жуткий дяденька, — прошептала Акулина. — И сам страшный, и вещи страшные рассказывал.

— Ну-ка цыц! — прикрикнул на ученицу Петрович. — Тебя не учили про благородных господ дурного не говорить?

— Учили, дедушка, — поспешно закивала девчонка. Она глядела на старшего порченого глазами доверчивого теленка. — Бранили за это, на чем свет стоит. И пороли даже. Но вы же сами сказали, что наш барин так не поступит.

— Ну, это он сейчас так не поступает, — почесал косматую голову Петрович, — а раньше-то, конечно, порол — только в путь. Слуги на конюшнях так выли, что даже в подвалах слышно было.

— Прохор говорил, — красные глаза Ксении зловеще прищурились, когда она наклонилась к младшей помощнице, — что прошлая горничная случайно разбила чашку, так барин ее в конюшне привязал и плеткой всю ночь лупил, да так, что кожа со спины слезла! Демидка потом два дня кровь смывал со стен и пола.

— Батюшки! — Акулина спрятала лицо в ладошках. — Страх-то какой!

— Во-первых, — я резко развернулся на каблуках и окинул слуг суровым взглядом, — прекратите говорить обо мне, словно меня тут нет. Во-вторых: хватит меня демонизировать. В-третьих: не надо пугать ребенка. Иначе Демидке придется снова отмывать конюшни.

Порченые побледнели так, будто вот-вот грохнуться в обморок. У Акулины так и вовсе подбородок затрясся, а на глаза слезы навернулись. Наверное, я чуть перегнул палку с устрашением.

— Да ладно, я просто шучу, — в силу чуть заостренных и хищных черт лица, моя улыбка больше походила на оскал. — Но впредь вtдите себя приличнее. Не заставляйте меня жалеть о том, что дозволяю вам куда больше, чем положено порченым в других домах.

— Совсем они распустились, Ваше сиятельство, — поддакнул Прохор, который, подобно Дее, оказался на крыльце невесть откуда. — Балуете вы их! Пряники, конечно, хорошо, но и кнута надо бы давать, чтобы не запамятовали, какого это.

Актер из Прохора был паршивый — несмотря на тон и слова, в его глазах читалась забота о порченых. Проявлял он снисхождение и к Демидке, и к Евдокии. Даже Дею принял и возомнил себя защитником