Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Том вытащил из кармана листок бумаги и развернул его. Давид потратил целую вечность на то, чтобы нацепить дужки очков сначала на одно ухо, потом на другое и наконец тщательно пристроить их на переносице. Хотя в записке было всего три слова, он долго и внимательно читал их, словно получил письмо из дома. Затем он сложил листок, снял очки и протянул листок Тому.
— Ну, так что это? Что там написано?
— Это латынь. Текст переводится: «Из глубины». Или, может быть, точнее: «Из глубины взываю».
— Из глубины? Что это значит?
— Что это значит? Это другой вопрос. Вы спросили меня, что там написано, и я сказал вам. А что это значит — это совсем другое дело.
Давид закрыл глаза и опять погрузился в дремоту. Вид у него был вполне умиротворенный. Непохоже было, чтобы кто-то отравил его. Просто старость брала свое, сковав его своим холодным дыханием. Грудь старика едва заметно приподнималась и опускалась под одеялом.
Том решил оставить его в покое. Он встал, но не успел открыть дверь, как Давид окликнул его:
— Том, могу я в свою очередь попросить вас о небольшом одолжении?
— Ну конечно.
— Подойдите, пожалуйста, к гардеробу. Там висит пиджак, который давно следовало перешить. Я собираюсь надеть его, когда поправлюсь. Я решил выйти в город — впервые за много лет.
— Да ну? Отличная идея, Давид. Вот этот пиджак?
— Нет, твидовый, «Харрис», висит у дальней стенки. Да, вот этот. Я купил его в Англии бог знает сколько лет назад. Отличная вещь. Я буду носить пиджак из твида, но для этого надо отдать пиджак портному, чтобы он перешил его.
Он настоятельно просил Тома отнести пиджак к его другу, который занимается портняжным делом и перешьет пиджак за умеренную плату. Он заставил Тома записать имя и адрес портного, жившего неподалеку. Портной знает его мерки, заверил Давид.
Пиджак был почти не ношенный. На нем сохранилась этикетка лондонского магазина на Сэвил-роу. Он издавал запах, который Том назвал бы затхлым; значительную лепту внес в него и нафталин. Том перекинул пиджак через руку и хотел спросить, когда ему принести пиджак от портного, но Давид уже уснул.
В холле Том вызвал звонком портье:
— Хозяину гостиницы нужно сообщить о старике I седьмом номере.
У юноши был озадаченный вид.
— Я вас не понял.
— Он очень слаб.
— Я в курсе. Но у него уже был доктор. Что еще мы можем сделать?
— Я не знаю, — сказал Том. — Но мне кажется, что он долго не проживет. За ним нужен уход.
— Ложиться в больницу он отказывается.
— Но, по крайней мере, поставьте в известность владельца гостиницы.
— Вы что, не знаете? Он и есть владелец.
— Что-что?! Эта гостиница принадлежит Давиду Фельдбергу?
— Ну да.
Том в изумлении вытаращил глаза:
— Но он же всегда жалуется на то, что здесь паршивый кофе!
— Да.
Из гостиницы Том направился прямо в ателье портного. Он мог бы заметить еще по пути, что все магазины и прочие заведения закрыты. Он совсем забыл, что в городе был шаббат, и, пожав плечами у запертой мастерской, повернул в сторону автобусной остановки, по-прежнему держа пиджак на согнутой руке. Затем остановился, сообразив, что автобусы по субботам тоже не ходят. Доехать до дома Шерон он мог только на арабском такси, «шеруте».
Вернувшись в квартиру Шерон, Том отпер дверь, прошел прямо в гостиную и сквозь приоткрытую дверь в спальню увидел Шерон в постели с молодым арабом. Парень лежал на спине, Шерон сидела на нем верхом, оба были в чем мать родила. Том застыл на месте с пиджаком Давида Фельдберга, перекинутым через руку, тупо глядя на них и словно не понимая, чем это они занимаются.
Они не слышали, как он вошел. Но вот араб поднял голову и, заметив Тома, растерянно улыбнулся. Том попятился из гостиной, захлопнул дверь и закрыл глаза. Щеки его горели. Шерон будет в ярости.
Спустя несколько минут дверь открылась и вышел молодой человек, а вслед за ним и Шерон в легком халатике. Она открыла арабу входную дверь, и тот удалился, кивнув Тому на прощание.
— Прошу прощения, — пробормотал Том.
— Не за что.
— Нет, правда, я…
— Да брось, ерунда. Хочешь кофе? — Она почесала в затылке. — Я приму душ.
Шерон отправилась в ванную, а Том подошел к дверям ее спальни. Постель была наспех застелена. В воздухе ощущался запах горячих потных тел. Том отошел от дверей спальни и повесил пиджак Давида на спинку стула.
Шерон выплыла из ванной в халате и с белым полотенцем, обмотанным вокруг головы. Кожа ее после душа была розовой с желтоватым отливом. Взяв пиджак со стула, она провела рукой по его шелковой подкладке. За спиной Тома она сняла халат и, надев вместо него пиджак, плюхнулась на диван.
— Хороший шелк. Очень приятный на ощупь. — Она запахнула полу пиджака, чтобы прикрыть пупок в виде частичной уступки правилам приличия. — Тебя это не шокировало?
— Да нет, нисколько.
— Врешь.
— Ну, это было, конечно, неожиданно.
— Мой приятель тоже так подумал. А вообще-то, он мне больше не приятель. Это была, так сказать, прощальная встреча.
— По его лицу было не похоже на прощальную встречу.
— Он просто еще не знает об этом.
Шерон развалилась на диване, скрестив ноги, от которых после горячего душа исходил легкий пар. Пиджак все-таки не совсем скрывал признаки ее пола.
— Ты чего так, Шерон?
— Как?
— Ну, сидишь здесь в таком виде.
— Тебя это смущает? Извини. Ты просто не ассоциируешься у меня с сексом.
Пока она одевалась, Том вспомнил, как однажды в колледже они завалились в постель. Оба были пьяны. Оба мучились от несчастной любви и бросились в объятья друг друга в поисках утешения. Два дня они притворялись, что нашли наконец «настоящую любовь», но на третий признались друг другу, что ошиблись. Они вернулись к чисто дружеским отношениям, которым этот эпизод вроде бы не повредил, и впоследствии никогда не упоминали о своей минутной страсти.
Шерон появилась в гостиной уже полностью одетая, но все еще благоухающая после душа. Она села на диван рядом с Томом и взяла его за руку:
— Ты, наверное, с ума сходишь без нее. Я даже не хочу об этом говорить. Но она была также и моим другом, Том. Она была мне другом.
— Хуже всего, когда просыпаешься. Каждое утро, проснувшись, вспоминаю, что с ней случилось. Каждое утро.
— Я понимаю, как это тяжело, Том. Но прошел уже год. Нужно жить дальше. И я не уверена, что ты поступил разумно, бросив работу. Это все же как-то организовывало твою жизнь.