Наконец Шерон поднялась на ноги, и они с Ахмедом дружески расцеловались на прощание. Правильно поняв жест Шерон, Том оставил сверток с рукописью на столе. Пожав Тому руку, Ахмед выразил надежду, что они встретятся еще раз.

Шерон стала спускаться по лестнице первой, за ней шел Ахмед, а за ним Том. Ахмед открыл входную дверь, и Шерон вышла на улицу. Но когда Том хотел последовать за ней, Ахмед перегородил Тому дорогу и наклонился к нему. На какой-то миг Тому пришла в голову нелепая мысль, что Ахмед хочет его поцеловать. Но тот быстро прошептал:

— Вы носите с собой джиннию.[17]

— Что?!

— Джиннию. Я вижу ее. Она пытается говорить с вами, но вы не слышите.

— Я вас не понимаю.

— Не пугайтесь. Я тоже ношу джиннию и вдобавок еще много джиннов. Прислушайтесь, для нее это важно.

Шерон окликнула их, и Ахмед проводил Тома до двери и запер ее. Все мысли о рукописях вылетели у Тома из головы. Он стоял совершенно ошарашенный.

— Он сделает это, — сказала Шерон. — Он выяснит, есть ли там что-нибудь интересное. Том, у тебя что-то бледный вид.

— Я знаю его уже лет десять. Он всегда говорит людям, что они носят с собой джиннов. Не обращай внимания.

Когда они вернулись от Ахмеда, Шерон приготовила обед. Она трепетно относилась к приготовлению пищи, но была безразлична к сервировке и подала куски жареной баранины, завернутые в лепешки вместе с салатными листьями. Оба они с аппетитом все уплели.

— Но у меня ведь на самом деле были галлюцинации. Эта женщина… Наверное, он каким-то образом тоже увидел ее.

Шерон вытерла рот салфеткой.

— Послушай, я вполне допускаю, что у него есть по джинн, а у тебя свой. Но вы не можете видеть джиннов друг на друге.

— Почему?

— Потому что твои видения существуют только в твоей голове, а его — только в его голове, вот почему.

— А что за джинн у него?

— Не имею права говорить тебе про это. Профессиональная этика. Я познакомилась с Ахмедом, когда пи пришел ко мне как к психотерапевту. У него была депрессия, его мучило чувство вины и преследовал целый рой демонов. У Ахмеда блестящий ум, но иногда он дает сбои.

— И тебе удалось помочь ему?

— Льщу себя надеждой, что удалось. А он в свою очередь помог мне. Он не пожелал устанавливать между нами обычные отношения доктора и пациента и настоял на том, чтобы я раскрылась перед ним точно так же, как и он передо мной. Я согласилась. И он смог разрушить немало моих заблуждений, — кстати, поэтому он и называет меня чокнутой еврейкой. У меня было не меньше проблем, чем у него. После этого я отказалась от обычной схемы «доктор — пациент». Он помог мне понять, что все это разыгрывание ролей скорее мешает терапии, чем способствует ей.

— Но он вылечился?

— Он ведет себя нормально и вполне работоспособен, и это главное. Но что касается его джиннов — тут я была бессильна переубедить его, и они продолжают его преследовать. Том, что с тобой случилось?

— Со мной?

— Да. Я вижу это по твоим глазам. Ты смотришь на меня строгим критическим взглядом, чуть ли не с недоверием. Это из-за смерти Кейти?

Том оставил вопрос без ответа.

— А как ты объясняешь появление этих джиннов у него?

— Или у тебя?

— Ну да. Или у меня.

— Сексуальные проблемы.

— Всего-навсего?

— Как и большинству людей, тебе не нравится выслушивать правду о себе.

— Но не слишком ли банально сводить все к сексу?

— Все эти джинны, демоны, галлюцинации — да, фактически значительная часть всех оккультных явлений и религиозных чувств — это перевод сексуальной энергии в другое русло.

— Мне это представляется по-другому.

— Это потому, что ты избегаешь интерпретировать в сексуальных терминах то, что явственно просвечивает сквозь поверхность вещей. Тебе ужасно не хочется признавать это, точно так же, как не хочется признавать…

— Что?

Атмосфера в комнате неожиданно изменилась.

— Скажи, как ты обходишься без Кейти?

— Мне казалось, мы говорим о джиннах.

— Я уже объяснила тебе, что я думаю о джиннах, но меня волнуют твои проблемы. Ты мне небезразличен, Том.

Голова ее покоилась на спинке кушетки, в темных глазах светилось сочувствие. Он не находил в себе сил ответить на ее призыв к искренности. Она слишком быстро хотела восстановить прежние доверительные отношения, решив провести с ним психотерапевтический сеанс, словно с одним из своих пациентов. Его внезапно охватил приступ ненависти к ней.

— Что случилось с Кейти? — спросила Шерон. — И что там у тебя в школе произошло? Это как-то связано?

Прохлада Гефсиманского сада была сущим блаженством после полуденной иерусалимской жары. Ботаники утверждали, что некоторые оливы сохранились здесь со времен Иисуса. Вряд ли это было так, поскольку в семидесятом году нашей эры сад был вырублен, однако Том уже начал уставать от собственного скептицизма. Подойдя к самому старому на вид дереву, он прислонился к нему спиной.

Солнце висело на синем небе, как раскаленная сковорода. Чтобы хоть как-то защититься от его лучей, Том купил на арабском рынке соломенную шляпу. Он пришел в сад один, отклонив предложение Шерон составить ему компанию. Он боялся ее вопросов. Солнечный жар пробивал крону оливы у него над головой. Закрыв глаза, он спросил себя, что его мучает?

«Если дело только в том… — сказал директор. — Только в том…»

Когда он распахнул дверь класса в тот день, дети были необычно притихшими. В помещении пахло сыростью, дождем. Школьники смущенно ерзали с каким-то странным пришибленным видом и прятали глаза. Наконец до него дошло, что на доске позади него, по всей вероятности, что-то написано, и он обернулся. На доске красовалась надпись. В классе наступила полная тишина, все ждали, как он воспримет это.

«Не желай жены ближнего своего, — гласила надпись. — Не прелюбодействуй. Мистер Уэбстер бегает за школьницами. Он их ебет». Там было еще много чего написано, а пририсованный сбоку схематичный член извергал семя в столь же схематичный рот.