— Хватит!

Оцепенение Ореста вдруг прорвалось, и на него нахлынуло бешенство, не уступающее бешенству Менелая. В это мгновение он стал похож на Атрида Агамемнона, хотя обычно в нём никто не замечал сходства с отцом. Его лицо стало багровым, кровью налились и глаза.

— Не смей так говорить со мной! — закричал он и шагнул к Менелаю, хватаясь за рукоять меча. — Кто бы говорил... Ты сам из-за вздорной бабы новел целые полчища ахейцев к берегам Трои, где они проторчали двенадцать лет! Ты угробил тысячи людей, чтобы вернуть свою неверную жену! Ты!

— Идиот! — прогремел Менелай. — При чём тут эта баба? Я даже не забрал её с собой из павшей Трои, я даже не помню, куда её дел, убил или оставил в живых! Она была моей женой, и там была оскорблена моя гордость и обесчещен мой дом и мой венец!

— А при чём были все остальные?! — не отступал Орест. — И мой отец тоже погиб из-за тебя, из-за того, что уехал так надолго!

Невероятной силы пощёчина отшвырнула Ореста на несколько шагов и чуть не опрокинула наземь. Он заревел по-бычьи и дёрнул из ножен меч. Но лезвие застряло в ножнах — свежая кровь на нём, загустев, мешала клинку двигаться. Когда же новым рывком юноша обнажил своё оружие, перед ним уже сверкал меч Менелая.

— Изволь! — голос царя Спарты был глух и страшен. — Тебе не привыкать убивать свою родню, так что не стесняйся. Но только я не женщина, которую легко было зарезать. И не тебе, щенку, не умеющему драться, поднимать на меня оружие. Я бы уже сейчас выпустил из тебя кишки, но ты всё же сын Агамемнона. А потому начинай первым, а там уж не обижайся!

Они стояли друг против друга с обнажёнными мечами и смотрели один другому в глаза довольно долго. И Орест не выдержал. Задыхаясь, он опустил меч.

— Ни к чему это! — простонал он глухо. — Мне всё безразлично! Всё!

Полог шатра откинулся.

— Что нужно? — спросил Менелай, на всякий случай не опуская оружия и краем глаза следя за Орестом.

— Царь! — у входа стоял запыхавшийся воин-спартанец. — Корабли Эпира вышли в море. Они перегораживают выход из залива. Нам не уплыть отсюда!

— Демоны Тартара! — вскрикнул царь, и краска стала сходить с его лица. — Они нас поймали! И как быстро опомнились... Но если их царь мёртв или при смерти, то кто успел так быстро отдать приказ? Не сами же гребцы сообразили...

— Их послала Андромаха. Так говорят мирмидонские воины, которые сейчас занимают гавань. В храме после заключения брачного союза царь Неоптолем назвал её наследницей власти до того, как её сын пожертвует свои волосы Аполлону.[3]

— Ах вот что! — Менелай повернулся к Оресту и внезапно расхохотался, почти весело, закатываясь смехом и свободной рукою хлопая себя по бедру. — Вот оно как! Так ты, Орест, ещё и подарил нам новую царицу Эпира, которая ненавидит нас всех, как злейших врагов! Что же ты с твоими придурками-убийцами не позаботился тогда уж и её заколоть, что ли, раз уж вам взбрело в голову посягать на царя?

Орест опустил голову.

— Гермиона не велела её трогать. Она хотела, чтобы после смерти Неоптолема эта женщина и её сын погибли от рук жителей Эпира. Она была уверена, что те разорвут их на куски...

— О, женский ум куда как вникает в суть! — возопил Менелай. — И рисует картины, которые ласкают женскую душу. А выходит-то всё не так!

Он вновь топнул ногой, резко вложил меч в ножны и приказал воину:

— Коня! И поскорее. Если к вечеру мне не удастся разрубить этот узел, к утру перерубят всех нас.

Уже выходя из шатра, царь вновь через плечо посмотрел на Ореста.

— Я не приказываю взять тебя под стражу, потому что мне стыдно отдать такой приказ. Очень надеюсь, что ты не сбежишь и не зарежешься до моего возвращения. Хотя бы сейчас найди в себе мужество и будь мужчиной.

— Ты в город? Можно я с тобой? — крикнул, встрепенувшись, Орест.

— Только тебя там и не хватало!

И полог шатра упал.

Андромаха стояла, опираясь руками на спинку кресла, и смотрела, как лекарь Махаон, согнувшись и время от времени отирая локтем обильный пот, зашивает одиннадцатую или двенадцатую рану на геле Неоптолема.

Всего царю было нанесено двадцать восемь ран. Шесть из них лекари сочли смертельными, десять — более или менее опасными, остальные были лишь дополнительными причинами кровотечения, которое одно уже должно было бы убить царя Эпира. Но он ещё жил, и трое призванных жрецами лекарей, хотя и не верили, что его возможно спасти, тем не менее прилагали все свои силы и использовали всё своё умение, чтобы попытаться сделать это.

Махаона Андромаха видела до того лить один раз — это было, когда год назад зимой простудился и захворал Астианакс, и Неоптолем призвал самого опытного из лекарей, чтобы вылечить мальчика.

Пятидесятипятилетний лекарь, опытный и знающий, был участником Троянского похода, прожил под стенами Трои все двенадцать лет и не имел себе равных среди ахейцев в лечении ран и всевозможных повреждений, хотя не хуже справлялся и с любыми известными недугами, не связанными с войной. Родом он был из Афин, но, вернувшись с войны домой, встретил там враждебность своих же былых учеников, успевших стать известными и поделить между собою дома афинской знати и богачей. Им вовсе не хотелось, чтобы знаменитый лекарь стал отбивать их пациентов и завоевал большую, чем они, славу в Афинах. И тогда он, не раздумывая долго, уехал в Эпир, надеясь, что сын Ахилла, отец которого любил и уважал его, даст ему приют. И Неоптолем ему действительно обрадовался и принял как мог почтительно и достойно. В Эпире, в пятьдесят один год, Махаон наконец женился на двадцатисемилетней вдове и воспитывал теперь двоих сыновей — приёмного и своего...

— Уф!

Закончив последний шов и проследив за тем, как двое его помощников завершают накладывать повязки, лекарь выпрямился и вновь отёр с лица пот. Он был немного полноват и лысоват, но округлое лицо, с крупным носом и подбородком, с большими, светлыми и умными глазами, казалось моложавым, особенно когда он говорил.

— Ну что, Махаон? — спросила Андромаха, переводя взгляд с воскового лица Неоптолема на измученное лицо лекаря.

— Девяносто девять против одного, что он умрёт, царица, — спокойно ответил тот. — Ты прости меня, но на войне я привык говорить правду и говорить сразу, да и тебе ведь не привыкать к жестоким словам.

— Он не слышит тебя? — быстро спросила женщина.

— Нет. Забытье очень глубокое. Слишком... Из жизненно важных органов у него не задето только сердце, хотя один из мечей прошёл прямо над ним, второй — немного ниже, третий чуть не достал. Его молодость и крепость плоти пока помогают бороться.