Однажды я показала бабушке одну из таких фотографию. Она всплеснула руками, быстро затушила сигарету и позвонила тете Марусе:

– Ты вообще что ли? – припечатала бабушка подругу крепким словцом. – А если твоя внучка, когда вырастет, не захочет, чтобы в Сети были фотографии ее задницы и передницы в возрасте четырех месяцев и чтобы абсолютно любой человек смог их увидеть?

Марусенка обиделась на бабушку смертельно и перестала с ней общаться. Меня заблокировать она не догадалась или просто не захотела. Вдруг я иначе отношусь к ее фототворчеству?

Благодаря Инстаграму и другим социальным сетям мы можем присутствовать в жизни других людей постоянно, ежедневно. Даже не будучи знакомыми. Кажется, что это связывает людей и наполняет твою жизнь. Я увлеченно общалась в Сети в возрасте четырнадцати – шестнадцати лет, пока постепенно не поняла бессмысленность и эфемерность этого. Никто из тех, кто ставит мне «лайки», не придет мне на помощь. Никому не приду я. Я их не знаю, и они меня не знают. И я им не нужна. Никто никому не нужен. При этом если ты не сидишь часами в Инстаграме и не общаешься, то твои самые лучшие фотографии никому не нужны. Там нужно трындеть, болтать ни о чем, ставить «нравится» на всякий мусор, чтобы в ответ поставили «нравится» тебе. Там нужно обязательно благодарить за каждую похвалу (смайлик, большой палец, аплодисменты, сердечко) под твоей фотографией, иначе человек обидится и больше не будет тебе ставить «лайки» и тем более не станет комментировать.

Все это бред. И я перестала вести Инстаграм и редко что ставлю ВКонтакте. Но как только поставлю, во мне включается маленький, очень глупый тщеславец. Я то и дело смотрю, сколько человек отметили мое фото, радуюсь каждому ничтожному комментарию… И ничего поделать с этим пока не могу.

Я как-то поделилась с Ульяной своими соображениями. Она пожала плечами:

– Я тоже разочаровалась в сетях.

И я в очередной раз удивилась, насколько же мы похожи и… далеки друг от друга. Почему на этой почве не подружиться? Отрицая всю шелуху и мусор виртуального мира? Понимая бессмысленность и опасность быть затянутым в виртуальные сети, когда перестаешь видеть окружающий мир, когда ты весь – там… Не знаю. Но и это нас не сблизило.

Андреев тем временем запел новую песню. Я не поверила своим ушам. Что, что он поет? Мне показалось? И вот опять припев, и опять это словцо… Глупое, резкое, гадкое… Зачем? Зачем же ты, Андреев, так написал… Ведь это его слова… Он поет песни на свои собственные слова.

Я исподволь взглянула на Ульяну. Она сидела, закусив губу, чуть наклонив голову и не отрываясь смотря на Андреева. Кажется, она чувствует то же самое, но, как и я, чистить и песочить Андреева со мной не будет. Он – ее Андреев. И он – мой Андреев. А вообще-то он – Ларискин Андреев. Лариска бросила его. Если бы он развелся, то объявил бы об этом всему свету. Написал же он, что она уехала. Да и то, как она себя ведет с тех пор, как уехала… Ни одной фотографии с другим мужчиной или просто даже в обществе каких-то мужчин. Только она сама, ее подруги и их дочка, очаровательная девочка лет семи, и еще собака. Она и собаку увезла в Америку, чтобы собака жила по-американски, а не ковырялась в грязи на участке, где Андреев живет целый год и где хотел, чтобы жила его семья. И, как я поняла, Андреев купил себе такую же собаку, чтобы совсем не озвереть от одиночества.

Каждый раз, когда я начинаю думать о его личной жизни, о том, как он встает утром, идет по пустому дому, наверняка включает музыку, чтобы не было пусто, чтобы не было тишины дома, в котором больше никого нет, кроме молчаливых животных, где не ходит, приманливо улыбаясь, Лариска, не бежит к нему с утра дочка, обнимая его теплыми ручками, мне становится не по себе. Остались с ним только два кота. Не пустили их, наверное, в Америку. У Андреева два потрясающих кота. Не знаю, как называются их породы, это и неважно. Он их тоже фотографирует, но не так часто, как Марусенка Пипеткина своего рыжего кота, раз в месяц, может быть. Но я их хорошо знаю и люблю – по фотографиям, мне они кажутся самыми лучшими в мире котами. Понятно, что это очень глупо… Так же глупо, как влюбиться в Андреева, или даже еще глупее…

Зачем он зарифмовал это слово? Он сошел с ума? Конечно, моя бабушка тоже может припечатать по делу, если надо… Но – в песне? Есть сейчас такие песни, где без мата нет ни одной строчки, есть целые группы с матерным репертуаром – и молодежные, и для людей постарше… Я не ханжа, хотя бабушка иногда и пытается меня уколоть вопросом: «Кто из нас на пенсии?» На пенсии – бабушка, а матом не ругаюсь я, причем принципиально. И не потому, что у меня язык не поворачивается. Просто не ругаюсь и все, не порчу эфир. Верю в силу слова, плохого в том числе. Говорят, что в творческих коллективах и на настоящих творческих факультетах все разговаривают на мате. Мне не хочется в это верить. Но у нас факультет околотворческий, поэтому среди студентов люди есть разные. Есть вполне нормальные. А есть такие, кто даже окно просит открыть с матом, кто с трудом общается с педагогами, потому что без мата уже не умеет разговаривать. Это как плохая привычка – кто-то зубом цыкает, все время проверяет, как у него зуб шатается, или мочку уха теребит, или все время говорит «во-от», «типа», «эт-самое», а кто-то лепит матерное слово в каждой фразе, ничего особенно плохого не имея в виду.

Мне бы было очень легко расставить всё и всех по местам, если бы моя собственная, самая любимая и хорошая бабушка, не курила бы и не материлась. Бабушка матерится не всуе, лишь в сердцах, когда у нее нет других слов. Я бабулин мат слышу с детства и – не привыкла. Может быть потому, что в тех книгах, которые мне подсовывала сама бабушка, говоря, что в них вся правда нашего мира, мата нет.

Мама ей плохой противовес – на маму мне как-то не хочется равняться, не знаю почему. Может быть, потому что я чувствую от нее постоянный молчаливый упрек. Она не говорит, но это то и дело в чем-то проявляется. Она не может взять в толк, почему я не пошла по ее стопам. Пусть не в хирургию – в медицине полно других профилей и дел, где я могла бы найти себе применение. А я, по мнению мамы, решила себя не напрягать, ничего не делать, ничему не учиться и найти себе профессию, где не надо ничего уметь и по большому счету ничего не надо делать.

Может быть, в чем-то мама и права. Но ведь культура – это реально существующая область человеческой деятельности… Только вот что там буду делать я? Я не писатель, не скульптор, не художник, тем более не архитектор и не режиссер – пока, по крайней мере… Может быть, я пойду работать на телевидение, хотя я телевизор не люблю и не смотрю. Не люблю за то, что там лжи на порядок больше, чем где-либо еще. Водитель троллейбуса везет меня в Университет, врач-стоматолог делает мне пломбу, продавец пробивает сушки и конфеты, а работник телевидения приходит ко мне в дом и врет то, что ему приказали врать.

Поэтому все, что мне надо, я смотрю в Интернете – фильмы, новости с негосударственных каналов, комментарии независимых журналистов. Если перемешать всё, что там говорится, можно понять приблизительно суть того, что где-то произошло.

– Пойдем? – Ульяна слегка тронула меня за плечо. – Ты что, плачешь?