— Значит, нашла коса на камень, — развел руками Шелуденко. — Да я, собственно, так сразу и понял, петрушка — мак зеленый. — Только бы не оказалось, что дот для вас двоих тесноватый. В доте, там ведь, как в подводной лодке: деться друг от друга некуда. Кстати, там два орудия, а Крамарчук прекрасный, прирожденный, можно сказать, артиллерист. И если бы ты, лейтенант, немного запоздал со своим появлением, комендантом дота был бы он.

— Так, может, мне уйти? — полушутя поинтересовался Громов.

— Он не из карьеристов. И солдатское братство для него дороже командирства.

— Тогда порядок, своюемся.

Шелуденко хотел подтвердить, дескать «своюетесь», но вдруг умолк и как-то странно, с особой проницательностью и какой-то блудливой ухмылкой присмотрелся к лицу Громова.

— Послушай, лейтенант, да ведь вы, кажется, даже похожи с ним. Я имею в виду — внешне похожи.

— Ну да?!

— Точно говорю: похожи — еще более пристально присмотрелся к Громову. — Может, ты ростом чуток повыше, да в плечах покрепче… А так, в общем-то…

— Вот и божественно. Тем более своюемся.

— А вообще-то странно: чтобы в одном доте… почти как близнецы, а, лейтенант?! Только ты там держись, и парней береги. Каких хлопцев погубят нынче фрицы; скольких, а главное, каких!

Их разговор вновь прервал телефонист.

— Товарищ майор, там старший лейтенант Рашковский… Требует к телефону.

— Ну, если Рашковский… да еще и требует… — недовольно прокряхтел комендант участка.

Вернувшись в свой кабинет, Шелленберг почувствовал себя так, словно после длительной погони наконец-то добрался до надежного укрытия, где его не только не растерзают, но даже не обнаружат. Стоя у двери, он осмотрел его с таким же интересом, с каким разглядывал, когда впервые вошел сюда его хозяином. Этот огромный, занимающий весь пол, пушистый, выдержанный в бордовых тонах ковер… Старомодный шкаф слева от стола, в котором бредила бессмертием его личная справочная литература; огромный письменный стол из черного дерева и сотворенный в стиле, который Шелленберг называл «стилем вечного рейха», ибо все в нем было огромных размеров, все выдержано в антрацитово-черных тонах, все было массивным и предельно крепким.

Этот стол всегда напоминал Шелленбергу некое укрепление — бункер, дот или даже небольшой форт, в котором он чувствовал себя, как солдат, получивший приказ «Ни шагу назад!». Неудачным это сравнение могло показаться лишь человеку, который даже не догадывался, что в этот стол вмонтированы два пулемета! Два… пулемета! Причем оба они были нацелены на посетителя, а точка прицела автоматически менялась, по мере того как посетитель приближался к столу. В случае малейшей опасности Шелленбергу достаточно было нажать на кнопку и оба пулемета начали бы изрыгать такой фонтан пуль, что в течение нескольких секунд большая часть кабинета оказалась бы изрешеченной. Рядом с этой кнопкой находилась еще одна, нажатием коей Шелленберг воем сирены мог поднять на ноги всю охрану, которая тотчас же окружила бы здание, блокируя все входы и выходы. Когда недавно в здании РСХА была объявлена учебная тревога, это выглядело впечатляюще. И еще… Шелленберг так и определил для себя, куда, к какой «графе» — «охрана» или «слежка» за ним самим — следует отнести то несметное количество микрофонов, которые были вмонтированы в его кабинете в стенах, в столе, в шкафу и даже в одной из настольных ламп. Но сразу же предупрежденный о них бригадефюрер постепенно приучил себя к мысли, что самое разумное — забыть об их существовании, не забывая при этом, что всякое подслушивающее устройство создано на погибель людей, несдержанных в своих оценках и элементарно болтливых.

Еще пребывая в машине, доставляющей его к РСХА из офиса Гиммлера, бригадефюрер успел связаться со своим секретарем по коротковолновому радиопередатчику, действовавшему в радиусе двадцати пяти миль от здания Главного управления, и потребовал, чтобы тот немедленно занялся добычей необходимых документов. Поэтому через полчаса после того, как Шелленберг уселся в своем кресле, на столе его выросла целая гора всевозможных сводок, отчетов и сборников документов, принадлежащих к дипломатической почте.

Прежде всего бригадефюрер решил ознакомиться с текстом «Договора о ненападении между Германией и Советским Союзом» — именно тем документом, дух и букву которого в течение суток он обязан был взломать, как ледокол — глыбу многовекового арктического льда.

«26 августа 1939 года. Правительство СССР и правительство Германии, — углубился он в чтение теперь уже потерявшего всякий смысл политического завещания, — руководствуясь желанием укрепления дела мира между СССР и Германией и исходя из основных положений договора о нейтралитете, заключенного между СССР и Германией в апреле 1926 года, пришли к следующему соглашению…»

«Ага, — отметил про себя Шелленберг, — значит, договор 1939 года стал естественным следствием договора, действовавшего в течение предшествовавших тринадцати лет. Вот только этому, последнему, не суждено было продержаться и двух лет».

Никакого особого интереса пункты «Договора о ненападении» не представляли. «Стороны обязуются воздерживаться от всякого насилия, от всякого агрессивного действия и всякого нападения друг на друга, как отдельно, так и совместно с другими странами. Если одна из стран станет объектом нападения со стороны третьей державы, другая договаривающаяся сторона не будет поддерживать ни в какой форме эту державу…» Ну и конечно же обязательство не участвовать в какой-либо группировке стран, действия которой прямо или косвенно направлены против другой стороны. И заключен был договор сроком на десять лет, с правом пролонгации.

Шелленбергу стало понятно, что основная изюминка действительно заключалась в «Секретном дополнительном протоколе», приложенном к этому договору, но так и не опубликованном. И что именно ссылка на нарушение Германией этого договора станет основным мотивом всех политических демаршей России. «Но при этом она так и не решится опубликовать или хотя бы сослаться на “Секретный дополнительный договор”, приложенный к “Пакту Молотова — Риббентропа”, — напомнил себе Шелленберг. — Вопрос в том, что практически может извлечь Германия из рассекречивания этого приложения и позволит ли оно шантажировать коммунистов даже с учетом того, что в роли агрессора предстанет все же Рейх».

Понятное дело, что в нужный момент германская пропаганда может организовать утечку информации, или даже официально заявить, как подло повела себя Россия в отношении Польши, и надолго осложнить и без того непростые отношения между поляками и русскими. В пункте втором договора говорилось: «В случае территориальных и политических преобразований в областях, принадлежащих Польскому государству, сферы влияния Германии и СССР будут разграничены приблизительно по линии рек Нарев, Висла и Сан.

Вопрос о том, желательно ли в интересах обеих Сторон сохранение независимости Польского государства, и о границах такого государства будет окончательно решен лишь ходом будущих политических событий. В любом случае оба Правительства разрешат этот вопрос путем дружеского согласия».