Никто не решается произнести вслух слово «депрессия». При его упоминании на ум приходит образ гибельного недуга, затаившегося в глубинах души, последствия и проявления которого совершенно непредсказуемы. Возрастной кризис звучит гораздо оптимистичнее, потому что, понятное дело, он временный, не слишком серьезный, почти заурядный. И главное – поскорее найти средство, которое с ним справится: новая любовь, правильное питание, занятия спортом, игра в бильярд, в конце концов, в каком-нибудь любимом кафе. Это характерная черта нашего времени – мы хотим смягчить, затушевать жестокость реальной жизни. У людей больше нет мужества посмотреть в лицо болезням, войнам, тектоническим или психическим сдвигам, семейным трагедиям. Рак называют «затяжной болезнью», кровавую войну – пограничным конфликтом, бурный разрыв – разводом, низкую измену – любовным приключением, убийцу, террориста – неуравновешенной личностью…

Я и сам поначалу замазывал подтачивающую меня беду эвфемизмами, говоря «навалилась фигня какая-то», «я сегодня никакой», не жалуясь впрямую на одолевающую меня тоску, которая мало-помалу отдаляла меня от людей и работы. Я предпочитал оправдывать свое состояние трудностями текущего момента. Разумеется, потому, что надеялся вновь очутиться в потоке жизни, вновь наслаждаться легкостью бытия.

Я пытался отвлечься, но у меня ничего не получилось, и тогда мне пришлось признать, что беда куда серьезнее, чем мне казалось. Я понял, что медленно и, возможно, безвозвратно рушатся те опоры, которые помогали мне строить самого себя. Я повис в колодце, вцепившись немеющими пальцами в шероховатый край. Они вот-вот разожмутся – я это чувствовал, – но и это мне было безразлично. Депрессия стала для меня неизбежным завершением пути, который увел меня от того, каким я был, и сделал меня чужаком для самого себя.

В жизни, как я теперь вижу, есть разные периоды: поначалу нащупываешь свой путь, потом, встав на надежные рельсы, веришь, что помчишься быстрее других и, конечно, дальше всех. Нас притягивает успех. Мы уверены, что он светит нам, и его сияние кажется нам прекрасным. Фейерверк рассыпает огни, манит нас, и мы бежим вслед за вечно убегающим горизонтом. Но вот мы задохнулись и начали сомневаться в необходимости такого сумасшедшего бега, засомневались, так ли нам нужен этот успех. В конце концов мы ясно видим, что мечты наши никуда не ведут, а золотое сияние, что манило нас, – это всего лишь золотые наряды тех, кто нами управляет, что нам никогда не оказаться с ними рядом, а если вдруг мы и окажемся, то совсем не обязательно будем счастливы.

Те, кто с умом управляют собственной жизнью и не жертвуют всем ради иллюзии успеха, сосредотачиваются на том, что у них есть: на главном. Вновь открывают для себя ценность семейного очага и тепло дружеских улыбок.

А у меня не осталось ни того ни другого. Леа, моя жена, ушла от меня несколько лет тому назад. Ей надоели мои штурмы все новых маячивших впереди должностных высот, она устала сидеть по вечерам одна, устала слушать, что нам нужно повременить с ребенком и дождаться времен получше. Через год после того, как она от меня ушла, она встретила новую любовь и родила ребенка. Страдал ли я, когда узнал об этом? Если честно, не слишком. На страдания у меня не было ни времени, ни желания. Сантименты несовместимы с гордыней. И с самозабвением тоже. Самозабвенная гордыня требует от тебя включить второе дыхание и вступить в борьбу с очередными, молодыми и сильными, претендентами на славу, они появляются как волны, один за другим, и хотят разрушить твои воздушные замки. Неуверенность знакома только смиренным, робким и настоящим идеалистам. Я же был агрессивным прохвостом, самовлюбленным и бесчувственным. У меня не было времени на слабости.

Но однажды меня выкинуло на повороте, и весь мой мир рухнул. Патрон поделился со мной тревогой по поводу возрастающей конкуренции, глобализации, падения цен, необходимости сокращения персонала, пусть даже весьма эффективного. Он делал ставку на новые таланты. И я – что это было: окончательная зашоренность или уже ненормальность? – ответил ему, что хорошо его понимаю, пожал протянутую руку и ушел.

Меня нокаутировали. А я, подняв голову, покинул все, что на протяжении долгих лет было моей вселенной. И все вокруг остановилось. Мне стало нечего делать, у меня больше не было цели, мне некуда было бежать. Я бежал марафон, добежал до финиша последним и упал. Никто не помог мне встать. Плакаты свернули, публика разошлась.

Несколько недель меня мотало между чувством раздавленности и ощущением, что такого со мной просто не могло быть. Постепенно ко мне вернулись кое-какие ощущения, и я стал понемногу приходить в себя. Мне все же хотелось верить в свои силы, хотелось верить, что у меня есть будущее, которое я заслуживаю как своими амбициями, так и своей энергией. Я организовал собственное предприятие. Собрался двигаться дальше, но медленнее и в своих собственных интересах. В каком направлении двигаться? Я еще не знал. Двигаться вперед – вот что было самым главным. Гармонично сочетать личную жизнь с профессиональной, достичь равновесия между легковесными удовольствиями и глубинным смыслом.

Результат? Пять последующих лет я кое-как перебивался. Весь мой заработок уходил на зарплату моей пожилой помощнице и взносы страховому агентству, с которым я подписал контракт. Мой собственный доход был так скромен, что все мои удовольствия сократились до предела, если считать, что мне что-то еще казалось удовольствием. Похвастаться нечем, но я все же был на ногах, я двигался, пусть качаясь из стороны в сторону, пусть без яркой цели, пусть боясь на каждом шагу упасть.

Мои дни были похожи на дорогу в пустыне, я шагал по ней, не чувствуя интереса ни к кому и ни к чему. Играл роль, которую выбрал себе сам, и играл бездарно. Жесты, улыбки, слова – все по минимуму, только чтобы среди людей держаться на плаву. Их хватало для работы, но было явно недостаточно для личных отношений – дружеских или любовных.

Мало-помалу все мое окружение стало меня избегать.

По вечерам, сидя в тишине и полутьме своей комнаты, я в какой-то миг вдруг отчетливо увидел свое будущее: день за днем меня будет все больше изнурять моя бесцельная жизнь. Без надежд, без желаний я буду становиться все более жалким, отдаляясь от нормальных людей, которым позволено забываться.

Я стал понимать, что мне не удастся выдумать себя сызнова.

Что я медленно погружаюсь в депрессию.

Что я ненавижу свою работу.

Ненавижу свою жизнь.

Ненавижу самого себя.

Вот что со мной было, когда судьба решила преподнести мне сюрприз.

Человек, от которого я ушла, не имел ничего общего с тем, кого я полюбила пятнадцать лет тому назад. В двадцать пять Антуан был идеалом любой девушки. Изысканный красавец заражал всех своим энтузиазмом, блистал умом, и каждый, кто к нему приближался, подпадал под его обаяние. Он был из той молодежи, которая не связывала свой молодой задор с политическими доктринами, считая, что только конкретная реальная деятельность способна изменить мир. Он сам и его идеалы излучали сияющий оптимизм. Антуан обладал даром рисовать яркими красками наше общее прекрасное будущее и увлеченно рассказывал, как будет день за днем работать ради него. Его рассказ звучал так убедительно, что хотелось немедля взяться с ним вместе за дело, слушаться его, следовать за ним. Ухаживал он с такой же увлеченностью, его внимание сразу меня покорило, я почувствовала гордость, что именно во мне он увидел достойную спутницу. Хотя, возможно, в моей любви было что-то схожее с любовью жен политиков: они влюблены не просто в самого мужчину, но еще и в его будущее, им дорог еще и министр или президент, которым талантливый юноша станет в один прекрасный день, а пока они готовы отойти в тень и ждать, когда это случится.