К концу недели он привез ее обратно и до поры до времени снова исчез. Пока молодых не было, Полина Ивановна неумело молилась каждый день, прося об одном и том же, не более того. Этого бы ей хватило с запасом. Милочка с интересом наблюдала, как мама, стоя на коленях, демонстрирует божью физкультуру: туда-сюда руками, туда-сюда-обратно, затем наклоны: вверх-вниз, вверх-вниз, и по новой…

Свадьбу Александр и Нина Ванюхины играли скромную, но зато в Москве, в ресторане «Прага». Скромную — по составу и количеству гостей: с учетом Шуркиных дел разных затянули настолько, что к моменту регистрации Нина была на седьмом месяце, и демонстрация на широкую публику невестиного живота была ни к чему. Своей родни было — раз-два и обчелся, да и те со стороны Ванюхиных только. Шуркиных городских друзей было не много, но держались они особняком, выглядели шикарно, и от всех разило привозными запахами. Один из них, поздравляя невесту, галантно поцеловал руку и представился Дмитрием Валентиновичем, коллегой Александра по работе: «Можно и без церемоний называть, просто Димой». Ни один из них не пришел с женой. А может, они и не были женаты — Нина ни про кого ничего не знала. Она так волновалась, что еле удерживала на ногах себя вместе со своим будущим сыном, маленьким мужчиной, самым младшим Ванюхиным. В этот момент она все равно не могла запомнить никого. Да и не хватило бы места сейчас в ее душе для заполнения большим и малым одновременно. Слишком велико и долгожданно было счастье ее, облаченное в настоящее свадебное платье, хотя и перекроенное из того самодельного Полининого сарафана, белого с рукодельной розой на груди, тоже белой, что не пригодился на выпускном школьном балу, а пригодился сейчас. Шурка перед свадьбой возражал, купить хотел настоящее, магазинное, из новобрачного салона, но женщины стояли насмерть: не в деньгах было дело для них — в наследии Ванюхиных; примета есть, говорят, — радость надо передавать по наследству, если есть через чего передать. Ту часть, что сосборили резинкой на спине для прошлогоднего бала, распустили, и как раз хватило материи живот беременный прикрыть и свободно пустить до самого низа.

Полина Ивановна сияла. К тому моменту уже было известно, что родится мальчик, и так совпало, что это устраивало всех: и ее саму, и отца ребенка, и будущую мать. Вот только не понимала она пока, где кто будет проживать после родов.

Они подумали и решили, что наилучший для всех пока выход — ничего не менять. Шурка будет приезжать как можно чаще, а женщины будут тянуть и Милочку-дочку, и внука — Ниночкиного грудничка в очередь. Придется, правда, Полине уйти на полставки, но что делать. Зато круглый год на воздухе, это вам не Чертаново ваше…

Когда по всем расчетам до родов оставалась неделя, Шурка перевез жену к себе: так, решили они, надежней будет. За это время он сменил съемную квартиру на другую, в районе «Спортивной», тоже «двушку», но побольше — для ребенка, если что, больше места будет. И вообще, рожать сына в Москве надо, у хороших врачей, а не в деревне этой ископаемой.

По соседству, он узнал, находится ВНИИАГ, специальный институт по женским акушерским делам. Кому дать денег вперед и договориться о родах, долго искать не пришлось: и деньги взяли с удовольствием, и роды пообещали человеческие с размещением загодя в палате на двоих.

Таким образом, Нину поместили в обещанной палате, когда ей оставалось по всем прикидкам не более двух дней. Завотделением осмотрела ее предварительно, ощупала непомерно, по сравнению с тоненькой фигуркой, большой живот, формально ощупала, больше по должности, чем по врачебной заинтересованности, хмыкнула чего-то себе под нос и разрешила оставить в институте с этого дня, но так разрешила, будто знать ничего не знала ни о каких деньгах. Нина тоже ничего про местный подкуп не знала и потому вела себя испуганно и послушно, всех вокруг, включая соседку по палате, принимая за начальство.

Впрочем, соседка, миловидная тридцатитрехлетняя женщина, на начальницу оказалась совершенно не похожа. Наоборот, несмотря на выяснившиеся исполкомовские связи, в результате которых роженица устроилась в это блатное место, человеком она оказалась чрезвычайно интересным, особого такого, интеллигентного ума и в то же время — по-простому общительным. Раньше таких женщин Нине встречать не приходилось. У них, правда, в Мамонтовке, работала одна в библиотеке, похожая чем-то на нее, по участливости и образованности — книжки ей подсказывала, когда она в школе еще училась. И тоже была вежливая и улыбчивая, и Нина всегда знала, глядя на нее, что она делает это, в отличие от многих других, не фальшиво, а в силу того, что на самом деле такая. Всегда чувствовала.

То же и про соседку палатную сразу поняла. Звали ее Ирина, она так и представилась, несмотря на разницу в возрасте, — Ира — и сразу предложила общаться на «ты». А фамилия у нее оказалась под стать интеллигентной внешности — Лурье. Ирина Лурье.

Случай у Ирины был особый — беременность ее была неожиданной для всех, включая врачей, местных, кстати, институтских. И это после неутешительного диагноза, не допускающего по медицинской науке возможности материнства для пациентки Лурье. Плод развивался, казалось, вполне нормально, без ожидаемых для такого случая патологических отклонений. Первое шевеление внутри Ирининого живота тоже обнаружилось в полном согласии с графиком развития детеныша человеческого рода. Это приводило семейство Лурье в неописуемый восторг, и тогда они в очередь — сначала муж, Марик, а потом и свекор, Самуил Аронович, — прикладывали руку к беременному Иркиному животу и пытались засечь слабые внутренние толчки. Самуил Аронович иногда просил разрешения припасть и ухом для безусловного и окончательного подтверждения наличия внутри невестки наследника по линии Лурье. А Торри Второй, молодой кобель чемпионских кровей, внимательно отслеживал малопонятную процедуру исследования жизни будущего жильца пироговской квартиры и, чуя отменное дедово настроение, на всякий случай просительно подгавкивал в попытке разжиться чем-нибудь питательным, не дожидаясь положенного срока кормежки.

Толчки изнутри внезапно прекратились на седьмом месяце беременности, и поначалу Ирину этот факт не озадачил. Она не переставала удивляться, что вообще что-то живое получилось внутри нее после одиннадцати лет бесплодного супружества. Однако врачу об этом сообщила, а свекор, неустанно контролирующий процесс, на всякий случай подкрепил собственное по этому поводу беспокойство исполкомовским звонком. Одним словом, со вчерашнего дня Ирина оказалась в их с Ниной палате для профилактической отлежки на всякий пожарный, на так называемое сохранение.

К вечеру Ирина внезапно почувствовала себя неважно, слегка закружилась голова и подскочила температура. Лечащего врача не было, пришел дежурный: послушал, пощупал, подумал и ушел. А через пятнадцать минут привезли каталку, погрузили в нее Нинину соседку и увезли в неизвестном направлении. Нина успела услышать только что-то про дополнительные анализы и хирургию. Впрочем, как следует сосредоточиться на милой соседке не удалось: у нее самой к тому времени уже отошли воды и начались родовые схватки.

Родила она легко и быстро. Мальчик был аккуратненький, как лепной, с длинными черными волосиками и крохотными пальчиками. Проблемы начались, когда выяснилось, что это еще не все. Оказалось, что внутри — двойня. Принимающего роды врача это не слишком удивило: роженица у них не наблюдалась, попала сюда по блату, практически без обследования, так почему бы и не двойня? Нине тут же сообщили, на столе, но в ответ вслушиваться уже никто не стал — начались заботы посерьезней. Однояйцевый близнец, тоже мальчик, выбираться наружу не желал совершенно: шел ногами вперед, разрывая промежность, но все равно шел не так, как надо, как будто не был жизнеспособным. Боли были нечеловеческой силы, и Нина орала так, что врачи засомневались, кем заниматься важнее — нежизнеспособным новорожденным или же самой роженицей.