Правилами не предусматривалось размещать вместе послеоперационников, потерявших ребенка, и уже родивших мам. Но, принимая во внимание особый случай, тот факт, что у Лурье ребенок скончался в утробе, а у Ванюхиной второй близнец — с ДЦП, потерянный, по сути, уже для матери ребенок, завотделением разрешила вернуть обеих в блатную палату, решила — лучше для них самих будет сейчас замкнуться в своем горе друг на дружку. И в этом оказалась права.

Сначала женщины, каждая узнав про беду другой, проплакали пару часов подряд, не надрывно, но как-то доверительно, что ли, схожими по горести слезами, а потом проговорили почти всю ночь, вплоть до забрезжившего за окном рассвета. Утром обе были совершенно обессилены от случившегося накануне, от ночного бдения, сблизившего их насколько возможно в общей беде. И тогда Ирина решилась и сделала Нине предложение, которое пришло ей в голову еще раньше, как только она узнала про второго близнеца.

— Терять мне нечего, Ниночка, — сказала она ей, — шанс этот все равно был у меня последний, другого не будет. А у твоего мальчика, давай будем считать, останется. Просто предположим. У меня чуда не случилось, хотя я сильно верила и очень на него рассчитывала. Быть может, теперь случится у твоего ребенка. А мне просто позволь взять его и попробовать этот шанс использовать. Я имею в виду, усыновить. Тем более что муж твой, Александр, этого ребенка не желает, и его, в общем, понять можно. Я думаю, он больше в этой ситуации о тебе заботится, потому что любит и не хочет лишних травм. Да?

А после завтрака к Нине пустили Полину Ивановну. Та все уже знала в подробностях, а про остальное, чего не знала по медицине, навела справки в ветлечебнице. Она бросилась к дочке, обняла ее, слезы ее лились и капали на Нину, но сдерживать их она не пыталась.

— Доченька моя, — она умоляюще смотрела на Нину, — откажись от второго, раз уж так вышло, у нас первый хороший есть, здоровенький. Пусть он и будет. — Ирина деликатно отвернулась к стене, но невольно прислушивалась к словам посетительницы. Полину Ивановну чужое присутствие не смущало, слишком сильно было ее волнение. — Я за вас боюсь с Шуркой. Ты же знаешь, какой он. Он мужик теперь самостоятельный стал. Скажет как, так и должно по его быть все. Но я-то знаю, он вам счастья хочет, поэтому так просит тебя о ребенке этом. Ну, чтоб его не было, в смысле, ребенка этого, который больной, которому жить осталось всего-то… — Она вдруг поняла, что ее потащило куда-то в сторону, в опасном для семьи Ванюхиных направлении, и растерянно умолкла.

Нина слушала на удивление спокойно, а потом сказала:

— Я подумаю, мам. Подумаю и скажу. Мне надо одной побыть еще. А Шурке передай, что я его очень люблю. И тебя тоже…

Она и правда подумала еще, хотя решение уже приняла. Подумала на всякий случай, чтобы быть уверенней насколько можно, внутренне успокоиться, как получится, и в результате преодолеть разрывавшие ее еще вчера сомнения. И это у нее получилось. Не без Ирининой помощи, надо отметить.

В общем, она ответила «да», твердо и окончательно ответила всем: и Ванюхиным, и Ирине Лурье. Ирине, правда, при одном условии — сына та назовет Иваном. В честь дедушки Михея, так ей понадобилось: может, для памяти просто, а может, по получившейся у ребенка прошлой дедовой чернявости. А остальное пусть будет их, Лурье. Иван Лурье.

«Да», — тоже ответила Ирина. Столько, сколько он будет, он будет Иваном. Иваном Марковичем Лурье. Но Нины Ванюхиной в жизни семейства Лурье, начиная со дня выписки, не должно быть никогда больше.

С этим Нина тоже была согласна.

О том, что их ребенок умер, не успев родиться, Марик узнал от жены только после первого своего визита в институт. Это произошло сразу после того, как женщины приняли решение об Иване. До той поры, то есть в течение двух предыдущих дней, Ирина просила персонал домой ей не звонить и родным о происшедшем с ней ничего не сообщать. Таким образом, Марик оказался сразу в двойном шоке: и от первого известия, страшного для него, и от второго — не страшного, но не менее его поразившего. Но, увидав на больничной койке свою Ирку, с темными кругами под глазами, бледную, измученную, с умоляющим взглядом, к нему направленным, решение ее он ни обсуждать, ни осуждать не посмел. Он тоже сказал «да», сразу сказал и вполне уверенно, совершенно не будучи уверенным в правильности такого сомнительного поступка. Но желание поддержать жену в критическую минуту, доказать свою преданность ей и любовь на деле, проявить мужскую солидарность, в конце концов, с решением, которое его жена приняла так мужественно и в одиночку, было гораздо сильнее, чем противоречивые аргументы против.

Об одном они условились, и это прекрасно понимали оба: Самуил Аронович правду не должен знать ни при каких обстоятельствах. Никаких утешительных призов: Иван — их семимесячный сын, долгожданный, хотя и не вполне здоровый. Временно не вполне…

Остальное явилось делом техники и материальной благодарности на основе обоюдного желания обеих сторон. Завотделением умело и быстро обустроила документальную подмену рождения двойни на одного ребенка у роженицы Н. Ванюхиной. Таким же способом задним числом был зафиксирован факт рождения недоношенного семимесячного ребенка мужского пола у роженицы И. Лурье.

Марик расплатился с врачихой в тот же день, а дальше каждая из мам стала с нетерпением ожидать выдачи новорожденного, чтобы выписаться с ним как можно скорее.

Ирину с маленьким Иваном выписали из ВНИИАГа на два месяца позже Нины с маленьким Максимом. Вернее, Ирину отпустили, как только достаточно затянулся послеоперационный шов на животе. Маленького же ее приемыша с ДЦП продержали весь остаток времени: потребовался необходимый период для специального курса чего-то там, с наблюдением и размещением под специальным колпаком. Во всяком случае, за это время ему удалось не умереть, чему многие из персонала искренне удивились: случай был, принимая во внимание еще и тяжелые сами по себе травматические роды при узком у роженицы тазе, практически безнадежный.

Имя, которым молодые Ванюхины придумали назвать своего здоровенького чернявого сыночка, Полине Ивановне тоже пришлось по душе. Судя по всему, имя понравилось и Милочке. Как только малыша привезли в мамонтовский дом, сразу после выписки, она проявила к событию целенаправленный интерес и пошла врастопырку исследовать кулек с новорожденным племянником. Когда же ей потрогать кулек не разрешили, Милочка закатила скандал по полной программе, со слезами и громким плачем на всю округу.

Первой же ночью Максимка заорал, требуя грудь, и далее орал регулярно с положенной частотой и интенсивностью. Дважды от его крика просыпалась Милочка и тут же, без разбега, подключалась к звуковым вибрациям своего более мелкого родственника. Утром, после бессонной ночи, Шурка забрал список покупок и умотал в город. Полине на службе отпуск предоставить отказались, слишком много работы было, — и так, сказали, на полставки ходишь. От прошлого отпуска тоже ничего не осталось. Одним словом, несмотря на имевшийся к тому времени опыт ухода за маленькой сестрой, первую домашнюю неделю Нине пришлось прожить в режиме чередования суеты и беспокойства с усталостью и отчаянием: и от недосыпа, и от волнения, по-настоящему теперь уже материнского, и от ревности к Шуркиному городскому обитанию без нее.