— Это он!

— Кто? — нетерпеливо осведомился Сихали.

— Кому я ногу зацепил на Унтерзее, — осклабился Белый. — Жаль, что не оторвал…

— «Чёрное солнце» взошло… — пропел Рыжий, запуская руку под куртку.

— Как взошло, так и зайдёт, — отрезал Илья.

— Замечательно… — сказал Тимофей.

Он шагал, как и прежде, пружинисто, разве что походка его обрела мягкость кошачьей поступи. И ещё он прикладывал немалые усилия к тому, чтобы не каменеть спиной. Трудновато жить, полагаясь на свои рефлексы, но ведь до сих пор он как-то опережал убийц…

Неожиданно развесёлая компания чёрной молодежи повалила на аллею с гоготом и выкриками, вознамерившись на людей посмотреть и себя показать. Тёмнокожие, молодые, здоровые, не отягощенные знаниями и печалями, они топали в такт и ревели старинную боевую песню зулусов:

Эйая! Йа! Яайи, яайи, яайи, яайи, яайи, яайи, яайи, уа!

Бабете баявку зитела обисини…

Молодёжь отрезала океанцев с антарктами от их преследователей — те остановились покурить.

— Вызываем полицию? — нервно спросил Купри.

— Щас! — буркнул Харин.

— Подождём, — сказал Сихали, непринуждённо разваливаясь на скамье.

— Чего? — нахмурился комиссар.

— Чтобы можно было побеседовать без свидетелей.

— И без жертв среди мирного населения, — добавил Шурик Рыжий, приседая рядом с генруком.

— Золотые слова, — лениво сказал Сихали, поглядывая на скамью, облюбованную парочкой — смуглой мулаточкой с пышной гривой волос и белым худым парнем в очках — не в тех, что защищают от солнца, а в оптических, для коррекции близорукости.

Африканская гопа, завидев этих двоих и осудив подобный вид межрасовых отношений, окружила скамью и расселась на спинке, поставив ноги на сиденье.

— Мангати! — торжественно произнёс жилистый курчавый парень с кожей странного серого оттенка. — Что ты видишь, Мангати?

— О, Макала! — напыщенно ответил с другой стороны лавки чёрный лоснящийся толстяк. — Не что я вижу, а кого!

— И кого же, инкоси?[32]

— Я вижу белого бааса,[33]Мангати, охмуряющего нашу Коко!

— Верно, Макала! А ты что скажешь, Мгану?

— Непорядок, Мангати, — понурился Мгану.

— Надо бы нашим чёрным кулачкам, — задумчиво проговорил самый крупный из африканцев, — начистить это белое очкастое рыло.

— Вер-рна, Мбазо! — воодушевился Мангати.

Трое зулусов лениво встали, окружая белого. Тот загнанно озирался, блестя стёклами очков.

— Поможем? — спросил у Брауна Илья.

— Посиди, — успокоил его генрук. — Мужчина должен сам справляться со своими проблемами.

— Да их много…

— Но он ещё даже попытки не сделал, чтобы осадить кафров.[34]

— Точно, что кафры… — пробурчал Белый. — Вон, Цондзома — нормальный пацан. А эти…

— Эти везде одинаковы, — криво усмехнулся Браун. — Что чёрные, что белые… Ага, вот это уже наглёж.

Мангати, сопя и облизывая вывернутые губы, полез к девушке.

— Змей, приглядывай за нашими «друзьями», — бросил Тимофей, вставая.

— Я бдю.

Сихали неторопливо подошёл к разбитной гоп-компании. Не то чтобы он так уж стремился к справедливости…

Ну кто ему эта девушка? Однако существовали ещё и такие понятия, как долг и честь. Если уж тебя считают сильным и смелым человеком, если ты сам мнишь себя таковым, то за тобой должок — оказывать противодействие злому. Не исполнишь сей долг — замараешь честь, подмочишь репутацию, а репутация — это такая тонкая материя, которую очень легко намочить, вот только, чтобы высушить её, порой не хватает целой жизни. Тимофей просто вовремя понял, что для настоящего мужчины ничего дороже чести и великолепного чувства достоинства не существует, вот и берёг их, как мог, доказывая всему миру: я достоин! И честь имею. Только это вовсе не значит, что ему хотелось вступаться за Коко, ввязываться в драку. Ужас, как не хотелось! Однако положение обязывало…

— По-русски разумеешь, кафр? — лениво спросил он толстяка.

— Разумею! — угрожающе ответил Мангати. — За «кафра» ответишь!

— Лапы от девушки убери, а то обломаю.

Африканцы притихли, щеря белые зубы. Наконец-то набрели на развлечение!

Мангати неожиданно легко поднялся, повёл налитыми плечами, хотел и бицепсы напружить, да времени не хватило — Браун не стал выпендриваться, а сразу, без долгих разговоров, всадил зулусу в солнечное сплетение палец, твёрдый как отвертка, и тут же пяткой ладони саданул в чёрный вялый подбородок. «Кафра» отбросило на спинку скамьи. Улыбки на лицах африканцев притухли. Защёлкали вынутые ножи, чёрные пальцы продевались в кастеты.

Сихали спокойно, словно не замечая зловещих приготовлений, взял перепуганную девушку под локоток и сказал:

— Беги домой, малышка.

Зулусы напали сразу с двух сторон.

— Узуту! — раздался боевой клич. — Узуту! Унзи! Узуту!

Замелькали лезвия ножей, раскрутилась цепь — и всё слилось. Браун едва поспевал уворачиваться, блокировать удары и бить сам. Подножка. Отбив ножа. Залом. Удар ребром ладони. Хук слева. Прямой в голову. Уход. Блок. Удар…

Рядом мелькнуло разгорячённое лицо Сегаля. А вон Тугарин-Змей, сжав зубы, ритмично дубасил самого крупного афро — Мбазо кажется. Шурик Рыжий что-то приговаривал перед очередным тычком…

«Может, я просто зло сгоняю на них?..» — подумал Браун. Сама ситуация была забавной — генеральный руководитель проекта ТОЗО, зональный комиссар АЗО и «другие официальные лица» метелят афро-отморозков…

И вдруг всё кончилось. Звуковая солянка из пыхтенья, воплей, хэканья, треска рвущейся ткани, тупых и звонких ударов растаяла, сменившись топотом ног убегавших и стонами тех, кто остался лежать, сидеть и корчиться. Тимофей обшарил глазами аллею — никого. Ни «кафров», ни белых из «Чёрного солнца». Хотя нет, один бледнолицый всё-таки задержался — тот самый очкарик. Сидит, сжался весь и ручками подёргивает. Не знает, интель, куда их деть — то ли на коленях сложить, сохраняя лицо в моральном плане, то ли прикрыться ими, когда бить будут.

— Как зовут тебя, — насмешливо спросил Тимофей, — о гордый потомок фоортреккеров?[35]