— Речь пойдет о монтевизме! — воскликнула я, и Розамгновенно согласилась:

— Приезжай!

Я не заставила ее долго ждать. Роза встретила меня, страшноволнуясь.

— Что случилось? — едва открыв дверь, закричала она.

— У меня открылись монтевистские способности, — с гордостьюсообщила я. Роза опешила:

— Ты же в это не веришь. Даже когда я демонстрировала явныеуспехи, ты смеялась и безбожно меня критиковала, подвергала сомнению совершенноочевидные факты, кричала, что умрешь материалисткой, какие фокусы я тебе нипоказывай.

— Это когда ты занималась монтевизмом — я критиковала, акогда такие способности открылись у меня, как можно не верить? Похоже,монтевизм и в самом деле существует. Во всяком случае другого вывода из этойистории я сделать не смогла.

Услышав про историю, Роза пришла в страшное волнение.

— Из какой, из какой истории? Рассказывай! Рассказывайскорей! — закричала она, усаживая меня на диван и пристраиваясь рядом.

Лицо ее выражало безграничное внимание. Зная потрясающуюпорядочность Розы, я решила, что уж ей-то можно открыть тайну. Это совсем неМаруся, у которой не держится вода в… Да что об этом.

— У Лели пропал муж, — сказала я.

— Какой ужас! — отшатнулась Роза.

— Турянского хитростью выманили из дома, похитили и теперьтребуют за него фантастическую сумму. Причем, обрати внимание, похитили два дняназад, сегодня третий пошел, а вчера мне очень странный сон приснился.

— Какой сон? — насторожилась Роза.

— Будто я мужчина, и все у меня как у Турянского: безднаденег, молодая жена… Видимо, я уже кое-что начала воспринимать, чувствовать.

— Закон отражения, — поставила диагноз Роза. — Созерцаниетелепатически передаваемого предмета без включения сознания. Ты воспринимаешьего мысли, как несмышленое дитя.

Я чуть не задохнулась от изумления:

— А-ааа! Думаешь, он мне телепатирует?

— Телепатирует, — уточнила Роза. — Он в отчаянном положениии неосознанно посылает свои мысли всем, кого знает, но приняла их только ты.

— А ты? — изумилась я. — Почему ты не приняла? Ты же у насопытный монтевист.

Роза задумалась. Было видно, что она расстроена.Действительно. Почему не она приняла? Почему я? Это же несправедливо.

— Думаю, ты приняла потому, что у тебя чрезвычайно развитовоображение, — предположила Роза. — Ты с детства любила приврать; поэтому никтои не удивился, когда ты стала писательницей.

Я рассердилась:

— Ты о чем? Это к чему? Речь идет о Турянском. И о тебе.Почему я взяла твои обязанности на себя, почему приняла послание Турянского,вот о чем речь. Об этом и говори, а не о том, что я любила с детства.

— Так я же и говорю об этом, — заверила меня Роза. — Самоеглавное — твое необузданное воображение. К тому же, возможно, ты была настроенана нужную волну, была в нужном состоянии как раз перед сном.

— О чем ты? Ничего не пойму, — рассердилась я.

Роза, паинька, начала терпеливо объяснять:

— Соня, пойми, его похитили, он боится, очень боится, толькочто у него было все и теперь впереди ничего: полнейшая неизвестность.

— Точно! — воскликнула я, от восхищения хлопая себя победрам. — Именно с этим состоянием я и легла позавчера вечером в кровать! Я жепозавчера днем сапоги купила! Надо же было хоть чем-то порадовать себя послетого ужасного карниза. Вот я и купила себе подарок: сапоги за пятьсот долларов!

— Круто! — восхитилась Роза.

— Что «круто»? Вздумай я заплатить за них тысячу долларов,продавец и тогда не возражал бы. Пятьсот долларов! Они что, золотые эти сапоги?

— И в самом деле, почему так дорого? — заинтересоваласьРоза. — Они наверное необычные?

— Сапоги как сапоги, из крокодила, конечно, но за пятьсотдолларов я могла бы купить целую ферму крокодилов.

— Вряд ли, — усомнилась Роза.

— Значит, ты меня плохо знаешь, — отрезала я. — Но вернемсяк моим дивным способностям. Легла я, значит, вечером в постель как раз в томужасном состоянии, о котором ты говоришь: только что у меня было все — пятьсотдолларов, — а теперь впереди ничего: одна неизвестность. Одни вопросы впереди.Как долго эти сапоги мне прослужат? Когда они выйдут из моды? Что сказатьподругам? Назвать истинную цену или для крутости преувеличить?

— Куда уже преувеличивать? — ужаснулась Роза. — Это все жесапоги, а не автомобиль.

— Да, ты права, — согласилась я:

— Маруся — а она присутствовала, когда я меняла свои долларына крокодиловые сапоги — даже позеленела от зависти и тут же сказала, что ясделала глупость, она, мол, видела точно такие, же, но за пятьсот рублей. Видимо,рядом с сапогами продавались спички, и Маруся сослепу посмотрела не на тотценник. Но бог с ней, не будем о ее странностях, а лучше поговорим о моихисключительных способностях.

— Да-да, давай поговорим, — поспешно согласилась Роза,которой надоели мои сапоги. Уж из-за них-то она не бросила бы пиджак своегоПупсика, этот грязный мешок с воротником и карманами, этот бухгалтерский чехол,пожизненно и настоятельно требовавший химчистки.

— Так что ты выяснила во сне? — дрожа от нетерпения спросилаРоза.

— Теперь выясняется, что во сне я увидела даже то, чего и вжизни не знала. Оказывается, Александр Эдуардович был тяжело и неизлечимоболен!

Роза пришла в восторг.

— Потрясающе! — вскакивая с дивана и хлопая в ладоши,запищала она своим тоненьким голоском. — Неужели ты во сне узнала, чтоТурянский болен клаустрофобией?

— Почему клаустрофобией? — растерялась я. — Речь идет осердце. У Турянского порок сердца. Он и дня без лекарств прожить не мог.

Роза мгновенно огорчилась.

— Неужели я разболтала то, что держалось в строжайшей тайне?— глядя на меня с невыразимой печалью, спросила она.

— Информация попала в надежные руки, — заверила ее я. — Ноты-то про эту болезнь откуда знаешь, если Турянский держал в тайне свой психоз?

— Леля приходила ко мне на консультацию, ну, как кгинекологу, а по ходу расспрашивала про клаустрофобию. Я испугалась, не с нейли приключилась эта беда, она успокоила меня, что не с ней, а с ее мужем.Просила порекомендовать опытного психиатра, но так, чтобы все осталось в тайне.Турянский скрывал свою болезнь, чтобы не обнаруживать ее, принимал всевозможныемеры, даже в лифтах не ездил.