Истинно свободную смерть хвалю я, ту, что приходит ко мне, ибо я хочу ее.

Когда же устремится к смерти воля моя? — У кого есть цель и преемник, тот пожелает смерти вовремя, тогда, когда это удобно для цели и для преемника.

Из глубокого почитания цели и преемника не повесит он сухих венков в святилище жизни.

Поистине, не хочу я уподобляться сучильщикам веревок: нить их увеличивается в длину, сами же они пятятся.

Иные становятся слишком стары для побед и истин своих; беззубый рот не имеет уже права на все истины.

Всякий, жаждущий славы, должен заблаговременно расстаться с почетом и освоить нелегкое искусство — уйти вовремя.

Не позволяй есть себя тогда, когда находят тебя особенно вкусным: это знают те, кто хочет, чтобы их долго любили.[21]

Бывают, конечно, кислые яблоки: их удел — ждать последнего дня осени; и тогда делаются они одновременно зрелыми, желтыми и морщинистыми.

У одних раньше стареет сердце, у других — ум. Иные бывают стариками в юности, но кто поздно юн, долго остается таким.

Некоторым не удается жизнь: ядовитый червь гложет им сердце. Да приложат они все силы свои, чтобы смерть лучше удалась им!

Есть и такие, что никогда не становятся сладкими: они начинают гнить уже летом. Лишь малодушие удерживает их на ветке.

Слишком много живущих, и чересчур долго держатся они на ветвях жизни своей. Пусть же придет буря и стряхнет с дерева всех этих гниющих и червивых!

Пусть бы явились проповедники скорой смерти! и подобно буре, сотрясли бы деревья жизни! Но я слышу только проповедь медленного умирания и терпения ко всему «земному».

Вы проповедуете терпение ко всему земному? Но это земное и так слишком долго терпит вас самих, клеветники!

Поистине, слишком рано умер тот еврей, которого почитают проповедники медленной смерти: и для многих с тех пор стало роком то, что он умер так рано.

Только слезную еврейскую тоску успел познать еврей Иисус, вкупе с ненавистью добрых и праведных, и тогда объяла его жажда смерти.

Зачем не остался он в пустыне, вдали от добрых и праведных! Быть может, он научился бы жить, и любить землю, и даже смеяться!

Верьте мне, братья мои! Слишком рано он умер; он бы сам отрекся от учения своего, доживи он до моих лет! В нем было достаточно благородства, чтобы отречься!

Но был он еще незрелым. Незрела любовь юноши, и незрела ненависть его к земле и человеку. Еще связаны и тяжелы у него чувства и крылья духа.

Зрелый муж больше ребенок, чем юноша, и меньше скорби в нем: лучше понимает он смерть и жизнь.

Свободный к смерти и свободный в смерти, он произносит священное «Нет», когда уже нет времени для «Да»: так понимает он смерть и жизнь.

Да не будет умирание ваше хулой на человека и землю, друзья мои: с такой просьбой обращаюсь я к меду души вашей.

Даже в смерти должны пылать дух ваш и добродетель, подобно вечерней заре над землей: иначе смерть ваша плохо удалась вам.

Так хочу умереть и я: чтобы вы, друзья мои, ради меня еще больше любили землю; снова в землю желаю я обратиться — обрести покой у той, что родила меня.

Поистине, была цель у Заратустры, в нее метал он мяч свой; отныне вы, друзья, будете преемниками цели моей, вам бросаю я золотой мяч.

Приятнее всего смотреть мне на вас, друзья мои, когда подбрасываете вы его! Вот почему помедлю я еще немного на земле: простите мне это!

Так говорил Заратустра.

1.

Когда Заратустра простился с городом, который полюбило сердце его и который назывался «Пестрая Корова», последовали за ним многие, называвшие себя его учениками, и провожали его. Так дошли они до перекрестка: тут Заратустра сказал им, что дальше пойдет один, ибо любил он ходить в одиночестве. И вот ученики, прощаясь, подали ему посох, на золотой ручке которого змея кольцами обвивалась вокруг солнца. Заратустра обрадовался посоху и оперся на него; а затем обратился к ученикам своим с такими словами:

«Скажите же мне: как сделалось золото высшей ценностью? — Потому оно стало ей, что редкостно и бесполезно, и нежен блеск его; оно всегда дарит само себя.

Только как символ высшей добродетели стало золото представлять высшую ценность. Как золото, светится взор у дарящего. Золотой блеск заключает мир между солнцем и луной.

Редкостна высшая добродетель и бесполезна, она сияет и нежна в блеске своем: дарящая добродетель есть наивысшая.

Поистине, я разгадал вас, ученики мои: вы стремитесь, подобно мне, к дарящей добродетели. Действительно, что у вас общего с кошками и волками?

Жажда ваша в том, чтобы самим стать и даром, и жертвой: потому и алчет душа ваша вобрать в себя все сокровища.

Ненасытно стремится душа ваша к богатствам и драгоценностям, ибо ненасытна и добродетель ваша в своем желании дарить.

Вы притягиваете все вещи к себе и в себя, чтобы изливались они из родника вашего дарами любви.

Поистине, грабителем, стяжающим все ценности, должна стать дарящая добродетель; но здоровым и священным называю я это себялюбие.

Есть еще и другое — неимущее, голодное, всегда готовое украсть; таково себялюбие больных, больное себялюбие.

Глазами вора взирает оно на все блестящее; с голодной алчностью примеряется оно к тем, кто обильно ест; всегда пресмыкается оно близ стола дарящих.

Болезнь и невидимое вырождение сказываются в этой алчности; о больном теле свидетельствует воровская жадность этого себялюбия.

Скажите мне, братья мои: что считается у нас худшим и наихудшим? Разве не вырождение? — А как раз на него мы и наталкиваемся там, где нет дарящей души.

Наверх ведет путь наш, от рода к высшему роду. Но ужасно нам вырождающееся чувство, которое заявляет: „Все — для меня“.

Вверх устремляется наше чувство: оно есть символ нашего тела, символ возвышения. Символы таких возвышений суть имена добродетелей.

Так проходит тело через Историю — в становлении и в борьбе. А дух — что он для тела? Он — глашатай его битв и побед, товарищ и отголосок его.

Все наименования добра и зла суть символы: они не говорят, а только намекают, молча указывая. Глупец тот, кто в названиях ищет знания.

Будьте же внимательны, братья мои, в те часы, когда дух ваш заговорит притчами и символами: ибо тогда зарождается добродетель ваша.

Тогда тело возвышается и воскресает; своей благодатью окрыляет оно дух ваш, и становится он творцом и ценителем, несущим любовь и благо всем вещам.