Истинно говорю вам, через сотни душ проходил путь мой, через сотни колыбелей и родильных потуг. Сколько раз уже расставался я и ведаю последние, разрывающие сердце часы.

Но так желает созидающая воля моя, моя судьба. Или правильнее будет сказать: именно такой судьбы жаждет воля моя!

Все чувствующее страдает во мне, заключенное в темницу: но воля моя неизменно приходит ко мне как освободительница и вестник радости.

Воля освобождает: вот истинное учение о воле и свободе — так учит вас Заратустра.

Не желать, не оценивать, не созидать — пусть эта усталость будет всегда подальше от меня!

Даже познавая, чувствую я только радость воли моей, радость порождения и становления; и если познание мое невинно, то оттого, что живет в нем воля к порождению.

Прочь от Бога и от всех богов отвращает меня эта воля; к чему было бы творить, если бы они существовали!

Но снова и снова влечет меня к людям, к творчеству пламенная воля моя; так молот устремляется на камень.

О люди, в камне дремлет образ, образ образов моих! О, почему в столь грубом и безобразном камне суждено было ему покоиться!

Ныне же молот мой неистово разрушает темницу его. Пусть от камня летят осколки: что мне до этого?

Завершить хочу я начатое: ибо тень посетила меня — самая тихая, самая легкая тень однажды приблизилась ко мне!

Тенью явилась ко мне красота Сверхчеловека. О братья мои! Что мне теперь боги!

Так говорил Заратустра.

Друзья мои, насмешливые речи достигли слуха вашего: «Взгляните на Заратустру! Не ходит ли он среди нас, словно среди зверей?».

Но лучше было бы сказать так: «Познающий ходит среди людей, будто они — животные».

Человека же познающий называет: животное с красными щеками.

Почему получил он такое имя? Не потому ли, что слишком часто приходится ему стыдиться?

О друзья мои! Так говорит познающий: «Стыд, стыд и стыд — вот история человека!».

И потому благородный предписывает себе не стыдить других: стыдливость повелевает он себе перед всеми страдающими.

Поистине, не люблю я милосердных, блаженных в сострадании своем: совсем лишены они стыда.

Если должен я сострадать, все же не хочу я называться сострадательным; а если я сострадаю, то только на расстоянии.

Я предпочитаю скрыть лицо свое и убежать прежде, чем узнают меня: поступайте так и вы, друзья мои!

Пусть судьба моя всегда ведет меня дорогою тех, кто, как вы, никогда не страдает, и с кем смогу я разделить надежду, пиршество и мед.

Поистине, так или иначе помогал я страждущим: но всегда казалось мне, что лучше бы делал я, если бы учился больше радоваться.

С тех пор, как существуют люди, слишком мало радовался человек: только в этом, братья мои, наш первородный грех!

И если научимся мы больше радоваться, то так мы лучше всего разучимся обижать других и измышлять всевозможные скорби.

Поэтому умываю я руки, помогавшие страждущему, поэтому очищаю я также и душу свою.

Ибо, видя страдающего, я стыжусь его из-за его же стыда; и когда я помогаю ему, я жестоко унижал гордость его.

Большие одолжения вызывают не чувство благодарности, а желание мстить; и если мелкое благодеяние не забывается, словно червь, гложет оно.

«Будьте же равнодушны, принимая что-либо! Оказывайте честь уже тем, что принимаете», — так советую я тем, кому нечем отдарить.

Но я — дарящий: охотно дарю я, как друг дарит друзьям своим. А чужие и неимущие пусть сами срывают плоды с дерева моего: ибо это не так устыдит их.

Однако нищих следовало бы вовсе уничтожить! Поистине, досадно давать им и досадно не давать.

А заодно с ними грешников и тех, кого мучает совесть! Верьте мне, братья мои, укоры собственной совести учат уязвлять других.

Но хуже всего — мелкие помыслы. Поистине, лучше уж совершить злое, чем помыслить мелкое!

Правда, вы говорите: «Удовольствие от мелочной злобы нередко предохраняет нас от серьезных злодеяний». Однако в этом случае не следует мелочиться.

Злодеяние — как нарыв: оно зудит, и чешется, и нарывает — оно заявляет о себе откровенно.

«Смотри, я — болезнь», — говорит злодеяние; и в этом его честность.

А ничтожная мысль подобна паразиту: она неугомонна — ползает, прилипает, прячется, пока все тело не станет вялым и дряблым от этих крошечных тварей.

Но тому, кто одержим бесом, я шепчу на ухо: «Будет лучше, если демон твой станет сильнее, — помоги же ему! Есть и у тебя путь к величию!».

О братья мои! Слишком много известно нам друг о друге! И многие становятся для нас прозрачными, хотя и тогда мы еще долго не можем пройти сквозь них.

Трудно жить с людьми, ибо трудно хранить молчание.

И более всего несправедливы мы не к тем, кто противен нам, а к тем, до кого нет нам никакого дела.

Но если есть у тебя страждущий друг, стань для страданий его местом отдохновения, но вместе с тем и жестким ложем, походной кроватью: так лучше всего ты сможешь помочь ему.

И если друг причинит тебе зло, скажи так: «Я прощаю тебе то, что сделал ты мне; но как простить зло, которое этим поступком ты причинил себе?»

Так говорит великая любовь: она преодолевает и прощение, и жалость.

Надо сдерживать сердце свое; ибо стоит только распустить его, как теряешь голову!

О, кто совершил больше безрассудств, чем милосердные? И что причинило больше страданий, чем безумие сострадательных?

Горе любящим, еще не достигшим той высоты, которая выше сострадания их!

Так сказал мне однажды дьявол: «Даже у Бога есть свой ад — это любовь его к людям».

А недавно я слышал от него: «Бог умер, из-за сострадания своего к людям умер он».

Итак, опасайтесь сострадания, помните: оттуда надвигается на людей тяжелая туча! Поистине, известны мне признаки бури!

Запомните же и такое слово: великая любовь выше сострадания, ибо то, что любит она, она еще жаждет — создать!

«Себя самого приношу я в жертву любви моей, и ближнего своего, подобно себе», — такова речь созидающих.

Но все созидающие безжалостны.

Так говорил Заратустра.

Однажды Заратустра подал знак ученикам своим и произнес такие слова:

«Вот — священники: но хотя они и враги мне, спокойно пройдите мимо, и пусть спят мечи ваши в ножнах!

Есть герои и среди них; многие из них немало страдали: потому они хотят заставить страдать и других.