Она не могла быть женой демона! Не хотела быть ничьей женой! После того, как над ней надругались, мысль о том, что придётся обнажиться, лечь с кем-то в постель, терпеть ласки и поцелуи, вызывала гадливость и омерзение. Нет! Нет! Нет! Она не может, не хочет! Неужели теперь её всю жизнь будут использовать, словно куклу?

«Оставьте, оставьте меня в покое!»

— Не подходи ко мне! Я тебя ненавижу!

Велар рывком поднялся из кресла. Больным он больше не выглядел. Перед Евой стоял прежний опасный и непредсказуемый демон. Губы его сжались в тонкую линию.

— Ненавидите или нет, не имеет значения. Теперь вы моя супруга и должны подчиняться. Время душещипательных бесед истекло. Мой голод слишком силён. Дальше держать себя в руках я не в состоянии. Выбор за вами: либо вы сейчас отдадитесь мне добровольно, либо я возьму вас силой.

К собственной чести, я продержался дольше, чем предрекала Махаллат, — не сутки, а три недели, но эти дни стали худшими в моей жизни, такими, что невозможно вспомнить без содрогания. Было время — две или три тысячи лет назад — когда мне казалось, будто я изведал все формы и глубины безумия. Тогда, от голода бросаясь на стены, я мог только надеяться когда-нибудь обрести свою пару. Как и любой измученный инстинктами демон, я без конца мечтал о той единственной, бесценной душе, способной подарить мне долгожданное облегчение. И вот спустя сотни лет я нашёл Еву. Нашёл и с ужасом осознал: всё, что было раньше, — слабые отголоски настоящего голода. Настоящий кошмар начинается сейчас.

Махаллат не могла понять — да и сам я, признаться, тоже — причину моих глупых, но упорных попыток отсрочить неизбежное. Какая разница возненавидит меня Ева сегодня или на следующий день? Рано или поздно придётся увидеть, как эти губы, которые до безумия хотелось целовать, кривятся в гримасе отвращения. Услышать, как единственный человек, о котором ты так долго мечтал, с презрением выплюнет фразу, ранящую в самое сердце: «Я тебя ненавижу, демон». Любить и знать: ни слёзы, ни крики, ни кровь, ни чужая боль — ничто тебя сегодня не остановит.

* * *

Впервые за огромное количество времени мне было по-настоящему хорошо. Спокойно. Жестокий, грызущий веками голод исчез, в голове стало блаженно тихо: удовлетворённые инстинкты молчали. Моя пара со следами страсти по всему телу — моими метками! — лежала рядом, как я наивно посчитал, обессиленная после многочасовой близости. Она была моя. Пахла мной. На волне эйфории, вызванной отсутствием ненавистного голода, как-то незаметно вылетела из головы предыстория этой ночи. Реальность ускользала. Непривычно умиротворённый, я забыл, а может, не хотел помнить наш недавний разговор: мои откровения, неприемлемый выбор, перед которым я поставил Еву, её пропитанный ненавистью отказ. Сейчас я был сверх всякой меры счастлив и не способен анализировать свои или чужие поступки. Зачем? Впереди меня ждала вечность, наполненная проблемами, словно корзинка — гнилыми фруктами. И ещё одну не менее мучительную вечность я оставил вчера позади. Мог я насладиться редкими мгновениями радости, ни о чём не задумываясь? Побыть в плену иллюзий? Хотя бы на остаток ночи поверить в то, что можно протянуть руку и моя любимая не будет сопротивляться объятиям?

Демоны не спят, но иногда от сильных эмоций погружаются в подобие медитативного транса. Видимо, это со мной и произошло, когда внезапно я почувствовал резкий удар в горло, а за ним — сильнейшую боль. Распахнув глаза, я оказался лицом к лицу со злой, испачканной кровью Евой, склоняющейся надо мной с осколком то ли вазы, то ли статуэтки в руке. В последний раз настолько убийственный взгляд я видел во время войны с ведьмами, закончившейся нашим сокрушительным поражением. Таким взглядом Махаллат смотрела на главную колдунью из круга старейшин, когда та озвучивала условия проигравшим. У нас были серьёзные причины для ненависти.

Кровь хлестала из раны под кадыком. Даже ускоренная регенерация не могла затянуть такие повреждения мгновенно. Интересно, Ева всерьёз рассчитывала убить потустороннее существо, демона, какой-то стекляшкой? Расхохотавшись, я опрокинул опешившую девушку на постель, навалился сверху и принялся самозабвенно целовать в губы, заливая кровью из свежей раны.

* * *

Несмотря на удушливую жару, Ева завернулась в тонкое одеяло. Проклятая Пустошь! Невыносимый, непредсказуемый климат: вчера промёрзли стены в углах, а стёкла покрылись причудливыми узорами наледи, сегодня нетронутый чай на столе никак не остынет. То холод собачий, то температура под сорок, при этом пейзаж за окнами не меняется — привычный, скрывающий всё туман, надоевший до тошноты.

Девушка перевернулась на другой бок, брезгливо уставившись на закрытую и подпёртую креслом дверь. Последнее было лишним. За трое суток чёртов демон ни разу не пытался силой ворваться в комнату. Ну а если бы захотел, разве помешала бы ему эта несуразная преграда из ткани и дерева?

Когда в тишине раздавались шаги на лестнице, всё внутри у Евы сжималось. Иногда эти шаги удалялись в сторону библиотеки, не становясь громче. Иногда оглушительным набатом били по ушам, пока не замирали по ту сторону закрытой двери. Как сейчас. Тишину — а вместе с ней и мозг Евы — взрывали три размеренных, с долгими паузами удара. Почему-то всегда три. Затем следовало напряжённое молчание, наполненное явственным ожиданием. Ева почти видела стоявшего в коридоре демона. В её воображении лицо насильника всегда выражало разные эмоции. Чаще всего — уродливую гримасу похоти, как той ночью, которую Ева тщетно пыталась стереть из памяти. Реже — гнев или глумливую улыбку. Но никогда — то, что было на этом лице на самом деле. Если бы Ева решилась открыть дверь, то, возможно, поняла бы, как заблуждается. Но и сегодня она осталась лежать в постели, пока ненавистные шаги не затихли вдали.

В который раз Ева попыталась убедить себя в том, что не испытывает облегчения, слыша, как Велар уходит, и не думает о моменте, который непременно наступит, рано или поздно, — моменте, когда Велар не уйдёт.

Лучше думать о проклятом тумане за окном, о жутком холоде, сменяющемся невыносимой жарой, потной и липкой, и о редких нормальных днях, когда не надо кутаться во все одеяла, найденные в шкафу, или промокать лоб салфеткой.

Мысли назойливы и редко подчиняются воле хозяев. А воспоминания и того хуже — преследуют, врываются в сны, мелькают перед глазами яркими навязчивыми картинами.

Думай о тумане! Думай о тумане.

Не о том, какой грязной и использованной ты себя чувствовала, и насколько омерзительно пахла. Как рыдала и с остервенением тёрла кожу, пытаясь свести с лица и бёдер следы насилия.

Но ужаснее всего не это, а ощущение полной, безграничной беспомощности. Ева не могла себя защитить. По крайней мере, пока.

— Может, вы всё-таки спуститесь к ужину? — раздался из-за двери ненавистный голос.

«Убирайся! Убирайся! Убирайся! Ненавижу! Отомщу!»

Думать о мести было лучше, чем всё время представлять туман за окном. Теперь Ева знала, чем занять мысли, и начала успокаиваться. Она отомстит.