жены я ни с кем больше не заключал брака. Но ведь вы же мужики… Вы-то меня понимаете.

– Мы-то понимаем…

– Да! – взорвался Шевронский. – У меня были женщины… Много. И теперь они охотно раздают интервью.

– Организуйте опровержение всей их болтовни.

– Это непросто.

– Почему?

– Да потому, что вся их болтовня – правда… Каковы результаты опросов общественного мнения?

– Неутешительны, – подал голос Молозов.

– Конкретней, – раздражение Шевронского не утихало.

– Ваш рейтинг, Олег Константинович, падает катастрофически.

– Так! Полетаем по городу прямо сейчас. Но нас никто не должен узнать – и стал отдавать Молозову приказы. – Возьмите в аренду несколько частных автолетов-такси. Поедем в них. Сами таксисты пусть сегодня отдохнут и не подозревают, кто и для каких целей взял их автолеты. Позаботьтесь, чтобы полиция нас не останавливала…

Шевронскому, сидящему на заднем сиденье летящего невысоко автолета, представляющего собой нечто среднее между автомобилем и реактивным самолетом с короткими крыльями, из окна были видны яркие агитационные материалы, призывающие голосовать за Зубатого или за Шевронского. Иногда автолет приземлялся на дорогу и проезжал мимо больших групп митингующих с лозунгами и плакатами. По всему чувствовалось, что избиратели в основном предпочитают голосовать за Зубатого. По осенним дорогам сновали автомобили и какие-то агитационные автолеты. Последние время от времени на большой скорости отрывались от земли и взмывали вверх. Проезжая мимо са́мого многочисленного митинга, Шевронский скомандовал водителю: «Притормози. Послушаем» – и приоткрыл окно дверцы. Автолеты сопровождения также остановились.

Выступающий на митинге не стеснял себя правилами этикета:

– Сколько можно терпеть эту ублюдочную монополию на право давать жизнь? Давайте наконец ясным взором взглянем, кто, а точнее, что нами правит. И мы увидим нечто безнравственное, позволяющее себе по своему усмотрению отнимать свободу у тех, кто узнает секреты человеческого бессмертия, кто использует женщин, прекраснейшую половину человечества, для удовлетворения своей грязной по́хоти, – взрыв аплодисментов. – До каких пор мы будем позволять интеллектуальному и нравственному ничтожеству управлять целым миром? – бурные овации. – Конечно, через несколько дней мы лишим эту мразь ее неограниченной власти. Но этого мало! За все свои гнусные деяния негодяй должен ответить перед праведным судом народов Земли, – аплодисменты.

Шевронский не выдержал:

– Ну, хватит! – закрыл окно. – Больше никуда не полетим. Возвращаемся назад.

Когда автолет отъехал, у Шевронского возникла нестерпимая потребность излить душу, и он обратился прямо к водителю:

– Я почему-то стал мало молиться. Государственная служба сделала меня чрезмерно рассудочным. Надо в себе разобраться. Надо разобраться. Верую ли я в Бога? Да, безусловно. Верую. Верую ли я в абсолютную справедливость Бога? Да, верую. И именно поэтому не вижу смысла молить Его о помощи, ибо, если Он абсолютно справедлив, то воздаст мне по заслугам независимо от моих молитв. Вряд ли справедливо наказывать одного и не наказывать другого только потому, что другой помолился!

– Но Он всепрощающ! При искреннем раскаянии может и простить, – возразил водитель.

– Но тогда я должен знать, в чем раскаиваться. За что продолжаю терпеть наказание даже после свершения Таинств Покаяния и Причащения? Но это знание нам не дается. Видимо, страдаю за грехи предыдущей жизни. Итак, логика здравого смысла говорит даже искренне верующему о бессмысленности молитв о прощении и… помощи.

– Но ведь к Богу можно обращаться не только с молитвами о помощи…

– Гм… Увы! Прямо скажем, потребность обратиться к Нему испытываем только тогда, когда нам плохо. И молимся в основном о прощении и помощи. Но именно эти молитвы бесполезны… Эх, видимо, слишком я рассудочен, слишком… Я должен победить на выборах, должен победить, – откинулся на спинку сиденья. – Господи! Помоги!!!

10

Следующий день по всей Земле был официально объявлен траурным. Политические дебаты приостановлены. Государственные флаги приспущены. Академия наук провожала в последний путь Нарисо́на Марабу́ту, действительного члена академии, уникально разностороннего ученого, личного друга Президента Шевронского Олега Константиновича.

Погиб Нарисон совершенно нелепо. Среди бела дня его автолет безо всякой видимой причины вдруг рухнул с трехсотметровой высоты, не оставив находившемуся внутри академику никаких шансов на спасение. И хотя к расследованию случившегося были подключены все силы, какие только можно было использовать, никто пока не докладывал Олегу Константиновичу ничего вразумительного. По происхождению Нарисон был африканцем, но всю жизнь провел в России, и всякий, общавшийся с ним впервые, долго изумлялся абсолютно московскому го́вору этого совершенно чёрного человека. Под руководством Шевронского, в должности младшего научного сотрудника, Нарисон работал еще в бытность Президента заведующим лабораторией. Сперва дружили семьями. Позже, овдовев, Шевронский на некоторое время потерял Нарисона из виду, но впоследствии во время избирательных кампаний африканец, независимо от запланированных акций, по своей инициативе разворачивал такую отчаянную агитационную деятельность в поддержку кандидатуры Олега Константиновича, что они как-то естественно и очень быстро восстановили свои прежние отношения. Какую бы высокую должность Шевронский ни занимал, он всегда любил приходить к Нарисону в гости просто так, расслабиться, поболтать о том о сем. При этом никогда не позволял своей охране переступать порог особняка хозяев вместе с собой. Дежурный группы президентской безопасности нередко ворчал, но всякий раз вынужден был послушно оставаться со своими гвардейцами лишь снаружи. Жена Нарисона, светловолосая синеглазая красавица, никогда нигде не работала и счастливо несла предназначение служить своему избраннику. На протяжении многих десятилетий, когда бы Шевронский ни пришел в эту семью, у них всегда был подрастающий ребенок, рассказывающий дяде Олегу о том, что его показывали по телевизору. Как только вырастал и отделялся один, так сразу появлялся другой.

И вот Нарисона Марабуту не стало. Конечно, Шевронский еще в день гибели, позавчера, неофициально навестил вдову, чтобы выразить ей свою поддержку неформально. Держалась она достойно. Без истерики. Перед самым уходом Олега Константиновича неожиданно вручила ему лазерный диск, подписанный рукой Нарисона: «Президенту. Только лично в руки». Шевронский хотел было спросить: «Что это?» – но, увидев ее указательный палец плотно прижатым к губам, молча повернулся и вышел.

Слушал вчера этот диск Шевронский в своем кабинете один. В наушниках. На всякий случай…

И сейчас, присутствуя на официальной церемонии прощания с выдающимся ученым, Шевронский вновь и вновь прокручивал, теперь уже мысленно, вчерашнюю запись с голосом Нарисона:

«Олег! Если ты слушаешь этот звуковой файл, значит, меня уже нет. И я, искренне раскаиваясь, делюсь скрываемой ранее от тебя тайной, которую не имею права уносить с собой в могилу. Не знаю, извинил бы ты меня живого, но надеюсь, теперь простишь. Наберись терпения и выслушай все по порядку.

Ты знаешь, что с момента расшифровки человеческой ДНК выяснены роль и функции огромного количества генов царя природы. Все эти знания используют сейчас