Можно озвучить вариацию нигерийской войны! Что только на нее не наложилось: и ставшая классикой ненависть африканских Иванов Ивановичей к Иванам Никифоровичам, и оплеуха исламского терроризма терроризму христианскому, и костлявые руки американского империализма, и мускулистые руки с серпом и молотом, и нефть, и жадность, и, наконец, обыкновенная человеческая глупость, которая всегда находит себе самое надежное убежище в зале заседаний ООН, уютно прячась в целом ворохе дипломатических нот. Можно поведать о старой распре между полумесяцем и крестом (до поры до времени Джазмен позволяет людям впадать в подобное безумие), расписать страстное желание президента страны Якубу Говона любой ценой сохранить провинции, заселенные христианами так же густо, как густо заселено звездами над Нигером угольно-ночное небо (еще одно воплощение раздора – нефть в тех краях до сих пор брызжет из земли, стоит только воткнуть в нее палку), и желание последних предъявить миру собственную державу. Все можно выяснить и объяснить – дело за простой любознательностью. Интернет, энциклопедии, «пиджачки с заплатами» подробнейшим образом проинформируют, как христианами создавалась Биафра и как на призыв биафрийцев о помощи в новоявленное государство, словно ведьмаки на метлах, отовсюду спикировали наемники – безбашенные «дикие гуси», которых всегда притягивают две самые знаковые вещи на земле: порох и золото. Правда, в окончательно свихнувшемся XX веке новые Флинты предпочитали корабельным штурвалам штурвалы дряхлых B-25 «Митчелл». Наемных летчиков ждали на примитивных грунтовых аэродромах. Их привечали, как дорогих гостей. История их запомнила: к тому, кто всерьез займется нигерийской драмой, из небытия, подобно призракам, тотчас услужливо вынырнут граф Карл Густав фон Розен (летопись жизни шведского летчика-аристократа потянет на килограммовый том), поляк Ян Зумбах (не менее отвязный авантюрист, за которым шлейфом вилась красноречивая кличка Камикадзе), хладнокровнейший немец Генрих Вартски, сумасшедший француз Жак Боннэ и еще десятки им подобных спецов, летавших чуть ли не на табуретках и создавших знаменитую биафрийскую авиацию. Что только не выделывал в воздухе на собранных с миру по нитке, перевязанных проволокой, пятнистых, как гиены, от ржавчины, рассыпающихся «инвэйдерах» и «дакотах» этот жадный до приключений интернационал! Ведомые Зумбахами и Розенами аэропланы носились над солдатами Говона, сбивая своими шасси береты с ошалевших голов и щедро там и сям разбрасывая самодельные бомбы. В октябре 67-го над Лагосом было особенно весело – «гуси» вогнали в ступор правительственных чиновников, а также простых (и, как всегда, ни в чем не повинных!) граждан, и от души бомбили город, пока в ночь на 7-е число прямехонько над советским посольством не треснул, осыпав обломками крышу, донельзя изношенный «фоккер». Моторы древнего самолета наконец-то сказали «нет» неиссякаемому энтузиазму пилота Жака Лангхихаума и трех его сотоварищей. Констатирую: со стороны наемной братии это были далеко не последние жертвы. Впрочем, лихость «диких гусей» христианам не помогла: шныряющие на бреющем и чуть ли не натыкающиеся на пальмы «доувы» и «митчеллы» не спасли положение: Илы правительственных ВВС были вне конкуренции. После двух лет ответных налетов, рейдов и артиллерийских обстрелов Биафра отдала концы. Воцарившийся голод доделал дело.

Вернемся к 9 октября: карта ознакомила меня с местоположением обстрелянного городка. Википедия довершила знакомство, заявив: Онича – город в Нигерии (штат Анамбра), на берегу реки Нигер. Население – 561 066 человек (по оценке 2006 года). Является портовым и торговым. Сюда стекается продукция из окрестных районов – ямс, маниока, цитрусовые, рис, рыба, таро и др. На экспорт идут пальмовое масло и ядра пальмовых орехов.

Здание местного рынка (крупнейшее из подобных ему во всей Нигерии) разрушено во время того самого обстрела, но потом восстановлено. При желании в Интернете можно разглядывать не только фото новых рыночных построек, но и «индустриальный» пейзаж; четкость снимков безупречна. Впечатляет мост через Нигер. Там, где асфальт уступает место земле, – фирменная африканская почва (проселочные дороги Африки словно выкрашены красным фломастером; над ними завесой поднимается апельсинового цвета пыль). Повсюду, пучками, зелень. Что касается горожан: засняты во всех ракурсах и подробностях босоногие бабы с тюками на своих выточенных из эбонита головках. Мальчишки на велосипедах. Если бы не сажевый цвет кожи и не ослепительные зубы, которые, бьюсь об заклад, никогда не встретятся с бормашиной, они нисколько не отличались бы от ребятишек какого-нибудь уездного центра русского Северо-Запада: та же веселая наглость, те же кепки и те же удочки. Мужская часть населения – бесконечные дяди Томы, мускулистые спины которых оказывают поддержку любой стене: пестрят майки, рубахи навыпуск, трубки, сигареты, бейсболки, каждая шляпа готова укрыть полями по крайней мере половину стадиона «Петровский». Любая фотография, запечатлевшая здешних мужей, – ода добродушному отдыху. Судя по попавшимся мне на глаза жанровым снимкам, местные дамы двужильны, подобно шотландским пони (каждая обязательно тащит либо сетку, либо баул); в глазах же прилипших к стенам кавалеров светится все, кроме желания работать. Местные жители – отъявленные острословы, языки их вполне могут «срезать» и одесситов с габровцами. Кроме того, живописнейший городок – рассадник такой, вне всякого сомнения, заразной болезни, как литературное творчество. Писатели в Ониче деятельны, словно болезнетворные микробы, они здесь просто кишмя кишат. Их неудержимому словотворчеству покровительствуют многочисленные издательства (некоторые улицы гордятся и вполне приличными типографиями). Магазинчики с удовольствием всучивают гурманам всякого рода графоманскую чушь. В барах, кабаре и театриках, развесив уши, внимают местным пиитам неграмотные почитатели. Грамотных во много раз больше: толпа возле книжных развалов – картина весьма привычная. В самом бойком ходу плутовские истории. Приветствуется эротика. Авторы романтических поделок без зазрения совести выжимают у домохозяек вместе с содержимым их кошельков потоки нескончаемых слез. Пятидесятилетние матроны нигерийского города – настоящие фабрики по производству соленой жидкости, которую они готовы ведрами проливать над каждым вздохом незатейливых героинь, так что доходы новеллистов стабильны, подобно доходам от добычи все той же нефти (кстати, самой качественной на планете) из подземного океана, который плещется под ногами местных писателей, читателей, романтиков, эротоманов, любителей сигарет, трубок и самогона с говорящим названием «Ого-ого».

У меня есть надежные сведения: здешний базар самый огромный не только в Африке, но и во всем мире – а это, согласитесь, уважительная заявка. Думаю, в 1967 году рынок был ненамного меньше; там неистово копошились покупатели и продавцы; женщины были такими же многогрузоподъемными (тюки и баулы), мужчины (неторопливейшие разговоры под «Ого-ого») являли собой безмятежность.

Несколько слов о разворотивших здание рынка орудиях. Советский Союз еще не радовал правительственные войска своей техникой (ЗИС-3 появились гораздо позже). Вполне возможно, на президента Говона работала британская двадцатипятифунтовая пушка, любимица английских артиллеристов, с которой последние жили в обнимку и тряслись по африканским и европейским кочкам всю Вторую мировую. Старушка продолжает тянуть лямку в Ирландском резерве (данные 2010 года), что уж говорить о 60-х! Во всех послевоенных стычках (Корея, Вьетнам, та же самая антрацитовая Африка) ее скорострельностью, легкостью и похвальной точностью (перископический и стандартный панорамный прицелы) не пользовался только ленивый. Задержавшиеся в нигерийской армии подобные игрушки (а почему бы им после англичан не остаться?), работавшие в разношерстном оркестре (еще пара-другая старых французских орудий) и украсившие Оничу 9 октября красновато-желтыми дымами-разрывами, не особо возились с рынком – осколочно-фугасные гранаты легко обвалили крышу. Представляю себе обстрел: задранные на том берегу артиллерийские хоботы (угол возвышения семьдесят градусов), радостное их подрагивание после очередного хлопка, забивающая ноздри прислуги пороховая вонь. Спущенные с поводка «бульдоги» (скорость снарядов пятьсот восемнадцать метров в секунду), запугав небеса, завершают свой рык ожидаемым «бах!»: разлетаются балки, кирпичи, лимоны, мешки с обреченным рисом, а также превратившиеся в печальных, медленных птиц иранские, турецкие и египетские ковры. Население демонстрирует завидную прыть. Улицы, еще минуту назад воплощавшие собой броуновскую жизнерадостность, пусты, зато норы, ямы, окопы битком набиты – в них Мазаевыми зайцами кучкуются граждане обреченной Биафры. Хлопотливые матери-куропатки под себя подгребают детей. Отцы семейств с лисьей чуткостью прислушиваются к пушечным залпам. О эти взгляды в небо! Эти крупные, как куриные яйца, белки негритянских глаз! Эта пугливость во всех без исключения взорах, которую беспощадно фиксирует камера (каким-то непостижимым образом занесло в ту сторону репортера «Таймс», истинного героя томпсоновского «Ромового дневника», верткого, как сурикат, небритого, полупьяного, в драных джинсах и перепачканной африканской апельсиновой пылью рубашке, вертящего во все стороны головой; вполуха прислушиваясь к рыку подлетающих «бульдогов», бормоча ругательства или молитвы, а скорее, и то и другое, малый снимает целыми очередями – щелк, щелк, щелк – и ловит пугливость для вечности!). О, я помню глаза африканцев! Их глаза хорошо мне знакомы! Это вместилища какой-то атавистической скорби – так скорбеть может только Африка: Африка-нищенка, Африка-приживалка. Взгляды были запечатлены не только «Таймс», но и целым ворохом советских журналов (в детстве любил я находить в чердачных опилках на даче журнальные залежи и пролистывать содержимое, скажем, отечественного «Огонька»). Неважно, чему возмущались «огоньковские» статьи: апартеиду, бедности, эфиопскому голоду или очередной суданской резне, самое главное – там были фотографии. Взгляды больших и малых детей бедной, обглоданной Африки в конце концов слились для меня в один-единственный взгляд, который сосредоточил в себе все оттенки эмоций – от тревоги до какой-то наивной веры во всемогущество мистических внешних сил («вот приедет барин – барин нас рассудит…»). Вообще, каждый – в газете, в журнале, на обложке старой пластинки – взгляд черного человека, укрывшийся ли это в окопе отец семейства, на голову которого летит, кувыркаясь, осколочно-фугасный снаряд, или обсыпанный сединой, словно солью, фермер с ранчо на Миссисипи, или же почтенный саксофонист Орлеанского диксиленд-бэнда, отсылает меня к «Огоньку». Я помню взгляд Луи Армстронга, знаменитого Сатчмо (опять-таки опилочный чердак, пятна солнца, отечественные журналы). Несмотря на фрак, на удобно устроившуюся на кадыке «бабочку», выпорхнувшую, вне всякого сомнения, из самого дорогого магазина, и на фирменную «армстронговскую», добродушнейшим образом распахнутую пасть с целой тысячей белоснежных, словно гималайские пики, зубов, его глазами взирала все та же нищая Африка – я склонен думать, что прилично одетым трубачом владела такая же атавистическая тоска. Фотография мною вырезана; она хорошо сохранилась, и она явно не постановочная: скалясь «на публику», которую он собирается услаждать игрой, несравненный Луи словно прислушивается к подлетающему снаряду.