Она замедлила шаг. Люди, опиравшиеся на ограду вагона, выпрямились.

— Доброе утро, миссис Брэккен.

Она машинально кивнула и провела меня в ворота, которые один из них распахнул перед нами. За воротами, примерно в тридцати шагах, стояли еще трое мужчин, мужеподобная женщина и трехногий жеребец. Все, за исключением жеребца, жестами и позами выражали нетерпение.

Один из мужчин, высокий, седой, в очках в черной вправе, сделал пару шагов нам навстречу.

— Миссис Брэккен, я сделал то, что вы хотели, но уже поздно помогать вашему бедному малышу. А вы, должно быть, Сид Холли, — сказал он, глядя сверху вниз, как с горы. — Вы здесь мало что можете сделать.

Он коротко пожал мне руку, как будто не одобрял этого обычая.

Он говорил с сильным шотландским акцентом, а манеры у него были как у человека, привыкшего командовать. Другой человек, стоявший позади него, совершенно незаметный, оставался молчаливым наблюдателем. Я подошел к жеребцу. Он посмотрел на меня спокойными ясными глазами, без тени испуга. Я провел рукой по его носу, тихо уговаривая его. Он мотнул головой вниз и снова вверх, как будто поздоровался. Я позволил ему обнюхать мою руку. Потом погладил его по шее. Шкура была сухой — ни боли, ни страха, ни смятения.

— Он под наркозом? — спросил я.

— Мне нужно взять кровь на анализ, — сказал шотландец.

— Который вы, конечно, сделаете?

— Конечно.

По лицам другого мужчины и женщины можно было сказать, что они и не заходили в мыслях так далеко.

Я обошел жеребца и присел, чтобы поближе посмотреть на его бабку. Я провел рукой по его ноге сверху вниз, ощущая расслабленные мышцы там, где должны быть тугие сухожилия и связки. Очень трогательно, но обрубок был аккуратный и не кровоточил. Я согнул жеребцу колено и осмотрел место разреза.

Он был сделан чисто, не было видно осколков костей, как будто это сделал шеф-повар, привыкший пользоваться специальным ножом. Жеребец дернул коленом, освобождаясь от моей хватки. Я встал.

— Ну? — с вызовом спросил шотландец.

— Где его нога?

— Вон там, за поилкой. — Он сделал паузу и, когда я уже поворачивался, вдруг добавил:

— Ее нашли не там. Это я ее туда положил. А нашли ее первыми бродяги.

— Бродяги?

— Да.

Миссис Брэккен, присоединившаяся к нам, пояснила:

— Каждый год в июне в одну из суббот все местные туристские клубы выходят гулять по дорогам в этой части графства, чтобы по закону сохранить сюда открытый доступ.

— Если бы они оставались на дорожках и тропках, — проворчал шотландец, — так и были бы в своем праве.

Миссис Брэккен согласилась.

— Они приводят с собой своих детей и собак, устраивают пикники и вообще ведут себя так, как будто это место им принадлежит.

— Но... когда они нашли ногу вашего жеребца?

— Они снялись вскоре после восхода, — угрюмо сказала миссис Брэккен. — В середине июня это примерно я полпятого утра. Они собрались до пяти, когда еще было холодно, и сначала пошли через мои владения, а в дверь они забарабанили в пять пятнадцать. Трое детей были в истерике, а мужчина с бородой и длинными волосами кричал, что обвиняет элиту. При чем здесь элита? Один из этих туристов позвонил газетчикам и каким-то ненормальным защитникам прав животных, и приехала полная машина этих активистов с плакатом «Запретить скачки». — Она закатила глаза. — Я в отчаянии. Потерять чудесного жеребца само по себе тяжело. Но они превратили это в цирк.

Я пошел к поилке посмотреть на ногу, которая лежала позади нее. Вокруг были рассыпаны кусочки конского корма. Я нагнулся и без особенных эмоций поднял ногу.

Я не видел других отсеченных ног. По правде сказать, я думал, что реакция людей была преувеличена. Но сам этот обрубок, с выступающей оконечностью кости, хрящами и отверстиями кровеносных сосудов, это уничтоженное чудо анатомического изящества, помог мне понять ярость и горе всех владельцев. Копыто было подковано — небольшой легкой подковкой для молодых лошадей, которая защищает их передние ноги на пастбище. Десять маленьких гвоздиков удерживали ее на копыте. Эта подкова как бы говорила: цивилизация заботится о копытах жеребят, варварство губит их.

Я всегда любил лошадей. Объяснить близость, которая возникает между лошадьми и теми, что заботится о них или ездит верхом, тяжело. Лошади живут какой-то параллельной жизнью, говорят на параллельном языке, у них свои инстинкты, они лишены людских понятий Доброты или вины и позволяют прикоснуться к необузданному, таинственному состоянию духа. Великий бог Пан живет в скаковых лошадях. Опасно рубить ему ногу. На более прозаическом уровне существования я положил ногу обратно на землю, отцепил от пояса сотовый телефон и, заглянув в его электронную записную книжку, позвонил своему другу-ветеринару, который работал хирургом в больнице для лошадей в Ламборне.

— Билл? Это Сид Холли.

— Давай спи, — отозвался он.

— Проснись. Сейчас шесть пятьдесят, а я нахожусь в Беркшире, и у нас тут двухлеток с отрубленной ногой.

— Господи. — Он сразу проснулся.

— Я хочу, чтобы ты взглянул на него. Что бы ты посоветовал?

— Как давно это случилось? Есть ли возможность пришить ногу?

— Это произошло не меньше трех часов назад. Может, больше. Никаких признаков ахиллесова сухожилия. Оно сократилось и ушло внутрь. Сама ампутация прошла через сустав.

— Одним ударом, как и остальные?

Я запнулся.

— Я не видел другие.

— Тебя что-то смущает?

— Я хочу, чтобы ты посмотрел, — сказал я. Я и раньше сотрудничал с Биллом Раскинем, и нас связывала дружба, которая оставалась неизменной, даже если мы подолгу не встречались.

— Вообще в каком состоянии жеребец?

— Спокойный. Не заметно, чтобы ему было больно.

— Владелец богат?

— Похоже на то.

— Спроси, доставит ли он жеребца — вместе с ногой, разумеется, сюда?

— Она, — поправил я. — Я спрошу.

Миссис Брэккен завороженно смотрела на меня, когда я излагал ей это предложение, и слабо выговорила: «Да!»

— Найдите стерильную хирургическую повязку и наложите на ногу, проинструктировал Билл. — Отрубленную ногу тоже заверните в стерильную повязку, оберните в полиэтилен и положите в ведро со льдом. Она чистая?

— Ее нашли какие-то прохожие утром.

Он застонал.

— Я высылаю машину. Куда?

Я объяснил, где нахожусь, и добавил:

— Тут у нас ветеринар-шотландец, который торопится поскорее забить жеребца. Уговори его.

— Давай ему телефон.