Призывая создать «Азию для азиатов», в 1933 году Токио объявил о «японской доктрине Монро». Из этой доктрины следовало, что впредь именно «Япония отвечает за поддержание мира и порядка на Дальнем Востоке», то есть на пространстве, позднее получившем наименование Священной восточноазиатской сферы процветания. Стратегия Японии отражала бескомпромиссный подход по принципу «все или ничего» – «если солнце не восходит, оно нисходит».

Самопровозглашенный опекун «открытых дверей»[136][137] счел амбиции и действия Японии неприемлемыми. По утверждению историка Пола Кеннеди, у США не было иного выбора, кроме как ответить на агрессию Японии, в которой «видели угрозу для порядка открытых дверей, тогда как от сохранения этого порядка теоретически целиком зависел американский образ жизни». Реакция началась с применения экономических, а не военных инструментов. Сначала было введено эмбарго на экспорт высококачественного металлолома и авиационного топлива в Японию. Далее Вашингтон усилил санкции, распространив их на основные сырьевые материалы, такие как железо, латунь и медь, а потом и нефть.

Введенное Франклином Д. Рузвельтом в августе 1941 года эмбарго оказалось той самой соломинкой, что сломала спину быку. Как поясняет опытный аналитик, «хотя нефть не была единственной причиной ухудшения отношений, ее использование в качестве дипломатического оружия неизбежно вело к военным действиям»[138][139]. Находясь в отчаянии, японские руководители одобрили план превентивного «нокаутирующего» удара по Пёрл-Харбору. Разработавший план нападения адмирал Исороку Ямамото сказал японскому правительству: «В начале войны против США и Англии, от полугода до года, я буду волен творить что угодно и предоставлю вам непрерывную череду побед». Но он также предостерегал: «Если война затянется на два-три года, я не уверен в нашей окончательной победе»[140].

Американские политики были попросту шокированы неспровоцированной, по их заверениям, атакой Японии. Впрочем, за то, что их застигли врасплох, винить оставалось только себя[141]. Потрать они хотя бы день на чтение Фукидида и осмысли последствия постановления о мегарянах – или припомни попытки Великобритании сдержать возвышение Германии в десятилетие накануне 1914 года (этот эпизод будет подробно рассмотрен в следующей главе), – им, не исключено, удалось бы предугадать действия японцев. Стоит отметить, что некоторые политики в частном порядке рассуждали о возможности нападения. После ужесточения санкций в 1941 году американский посол в Токио Джозеф Грю проницательно записал в своем дневнике: «Порочный круг репрессий и встречных репрессий не разорвать… Очевидным выходом кажется возможная война»[142].

Соперничество между крепнущей и правящей силами нередко усугубляется притязаниями на ограниченные ресурсы. Когда растущая экономика побуждает крепнущую силу заглядывать дальше в поисках необходимых ресурсов, включая те, что находятся под контролем или защитой правящей силы, конкуренция может превратиться в сырьевой конфликт. Попытки лишить государство ресурсов, которые оно само считает ключевыми для собственного выживания, чреваты войной.

Япония против России и Китая

Конец девятнадцатого – начало двадцатого столетия

Противоборство Японии с Китаем и Россией в конце XIX и начале XX века стало, по существу, «приквелом» к Пёрл-Харбору. Все началось в 1853 году, когда американский коммодор Мэтью Перри и его «Черный флот»[143] покончили с двухсотлетней изоляцией Японии и подавили сопротивление упорным попыткам европейцев проникнуть на Японские острова. Перри поставил императора перед простым выбором: либо открыть японские порты для американских кораблей, либо пасть жертвой современных орудий войны, устройство которых японцы едва понимали. Япония выбрала первый вариант и вскоре не на шутку увлеклась модернизацией.

Менее чем через два десятилетия после реставрации Мэйдзи в 1868 году Япония ступила на путь развития, намереваясь догнать Запад. (Отмечу, что в ходе реставрации Мэйдзи император вновь сделался верховной властью в стране.) При содействии технократов, которые обшаривали мир в поисках наилучших промышленных образцов и способов производства, а далее первые и вторые заимствовались, адаптировались или попросту воровались, ВНП Японии с 1885 по 1899 год почти утроился. Этот экономический рост укрепил стремление Токио встать вровень с Западом. Пока западные державы продолжали создавать колонии и сферы влияния среди ближайших соседей Японии, сами японцы все сильнее ощущали, как выразился историк Акира Ирие, «острую потребность действовать более энергично, одновременно пассивно избегая виктимизации со стороны более агрессивного Запада и расширяя пределы своей власти, дабы вступить в ряды великих держав»[144][145].

Эта потребность ознаменовалась резким наращиванием японских армии и флота. Военные расходы подскочили с 19 процентов бюджета в 1880 году до 31 процента в 1890 году. «Когда Япония стала более мускулистой, ее отношение к соседям, многие из которых подчинялись западным державам, сделалось намного агрессивнее»[146]. В 1894 году Китай и Япония отреагировали на народное восстание в Корее, отправив туда войска[147]. Быстро разгорелся конфликт, и Япония победила, вынудив Китай уступить Корею, Тайвань и юго-восточную Маньчжурию – где располагался Порт-Артур, стратегический военно-морской и торговый порт. Однако у России имелись свои планы на юго-восточную Маньчжурию. Москва[148] и ее европейские союзники оказали столь сильное давление на Токио, что через шесть дней после подписания симоносекского договора с Китаем Япония была вынуждена отказаться от своих притязаний на Маньчжурию. Россия ясно дала понять, что она не позволит крепнущей державе вторгнуться на территорию, которую считает «жизненно важной» для себя.

Такая «потеря лица» и геополитические последствия этого поражения предсказуемо оскорбили Японию. «Владея Маньчжурией и, в конечном счете, Кореей, – писал известный японский ученый в 1904 году, – Россия могла бы, с одной стороны, диктовать морские и коммерческие условия в той степени, что позволила бы ей доминировать на Дальнем Востоке, а с другой, навсегда ликвидировала бы японские амбиции, обрекая острова на постепенное вымирание, или даже политически аннексировала бы Японию»[149][150]. Этот кошмар, казалось, начал осуществляться наяву, когда Россия заставила китайцев сдать в аренду морскую базу в Порт-Артуре и взялась за продление Транссибирской магистрали, чтобы обеспечить прямую железнодорожную связь между Москвой и Желтым морем.

После этого «унижения 1895 года» Япония все следующее десятилетие «целенаправленно готовилась к возможной войне с Россией»[151]. Преследуя собственные стратегические и коммерческие интересы, Россия прокладывала железную дорогу по той самой территории, которую Япония отвоевала у Китая и которой затем лишилась вследствие западной интервенции. Данный эпизод, безусловно, сказался на мировосприятии японцев и убедил лидеров Японии в том, что они больше не могут подчиняться требованиям Запада. После завершения подготовки к войне в 1904 году Япония потребовала от России уступить контроль над ключевыми районами Маньчжурии. Когда Россия отказалась, японцы нанесли неожиданный удар и добились ошеломляющей победы в последовавшей войне.

Потребность в развитии, ощущение тревоги, нежелание чувствовать