— У свитера по горловине фиолетовая окантовка была?

Настя, услышав слова Карины, сделала стойку и стала похожей на спаниеля.

— Фиолетовая окантовка по горловине? — переспросила она, не выходя из образа спаниеля.

«Я чувствовала подвох с самого начала. Курица я суетливая. И мозги у меня куриные», — подумала Карина и резко оборвала Настю:

— Что смотришь на меня, как на Гитлера? — Карину стали забавлять и лицо Насти, вдруг вставшее торчком, и эта ее опереточная love-story с Борисом, и все последние события, похожие на детектив. — Домой хочу.

— Куда ты хочешь? — Лена не могла подыскать слов от возмущения. — Ты, ты… хоть понимаешь, что происходит? Мы влипли. Мы все влипли на старости лет в какое-то дерьмо. И ты этим дерьмом тоже запачкалась. Так что вместе отмываться будем. Начнем сначала. Кто этот Борис? Не надо быть слишком умным, чтобы понять: этот «второй» и есть твой знакомый, Кариночка, которого ты подсунула Насте в качестве телохранителя, — Лена загнула палец. — После смерти Василия осталось что-то такое, что ищут и твой Борис, и этот Степик, — Лена загнула второй палец. — Борис и Степик вместе посетили церковь — следовательно, они давно и тесно знакомы, — Лена загнула третий палец. — Надя, еще раз поточнее расскажи, что ты успела заметить в церкви, когда поняла, что тебя увидели и узнали?

Надя механически отламывала кусок за куском от очередного сырного бутерброда, уставившись в одну точку и совсем перестав участвовать в споре.

Медленное возвращение к действительности можно было проследить по тому, как наполнялось живостью и разумом лицо Надежды. Окончательно очнувшись, она обвела всех победным взглядом и как полководец солдатам объявила:

— Они ищут портфель. Старый облезлый портфель, набитый пачками полуистлевших бумаг из какого-то допотопного времени. И этот портфель у меня.

«Мир тесен. Тесен мир», — повторял Степан снова и снова. Рассказав Борису о том, что женщина, мелькнувшая в церкви, была на похоронах, он сразу замкнулся на какой-то мистической ноте. Покачивая в такт ногой, он и повторял на разные лады эту присказку про то, что мир так тесен.

Борис без раздражения смотрел на отрешенность Степана. Хотелось отвлечься. Нехитрое жилье Степана отдавало аскетизмом. Это нравилось Борису. Жизнь приучила к мысли, что лишние вещи, как и их недостаток мешают свободе. «Не имей вещей — имей деньги», — любил говорить отец. Отец был прав. Обремененность стесняла жизнь, поэтому Борис старался ни к чему не привязываться, довольствоваться необходимым, иметь угол, куда можно залечь надолго, и конечно деньги. Лучшее, что изобрело человечество, — это деньги. А самые честные отношения, которые связывают людей, — это отношения, где посредником служат деньги. Все другое — от лукавого.

Когда-то, рассуждая сам с собой, Борис вывел собственную политэкономию. Суть его политэкономии блуждала между отношениями людей по поводу создания, распределения, обмена и присвоения ограниченного количества благ при безграничном наличии денег. Отношения, которые выходили за рамки денежных, — будь то родственные, дружеские, соседские, супружеские, — все они сводились к обману. Всегда, считал Борис, кто-то кого-то использует: бедные родственники крутятся вокруг богатого; друзья — любят помогать попавшему в беду, но стоит несчастному из этой беды выкарабкаться — сразу припомнят свой «взнос». А если же этот выбравшийся из беды еще и успехов достигнет, опередив в карьере товарищей, — жди беды снова. Но уже от своих «друзей»: любую копейку, любой стакан воды ему вспомнят. И попробуй откажи в услуге: как же, не по-дружески.

Еще удивляло Бориса то, что люди устроены будто «рукой к себе». Отец с юности приучил Бориса, во-первых, никогда ни у кого ничего не брать в долг; во-вторых, если уж жизнь заставила одолжиться — обязательно записать: сколько, кому и когда. Для чего? А вот для чего. Пусть кто-то взял деньги у тебя. Отдай и забудь. Когда должник вернет деньги, прими их как подарок. Борис тогда возразил отцу: зачем мне забывать про свои деньги. Правильно, отвечал отец, и хотел бы про свои деньги забыть — не сможешь. Так уж человек устроен. Зато как быстро мы забываем о своих долгах. Кто из кредиторов попроще, тот напомнит. Но есть люди, которым неудобно напоминать о том, что ты им когда-то задолжал. И чаще всего такие люди — ценные люди, умные, интеллигентные — не стоит такими бросаться. Но все-таки — они люди. И так же, как и ты, помнят о твоем долге. И когда, посмотрев в запись, ты им этот долг вернешь, они могут возразить: да мелочь это, я забыл. Не верь. Не забыл никто ни о какой мелочи. А то, что ты вернул этот крошечный долг, — приятно. Тебе вера и уважение. Тобой не побрезгают в другой раз.

Борис любил вспоминать беседы с отцом. «Ничего не бывает случайным, — часто повторял тот. — Случайная встреча, случайное слово — все уложится в ту дорогу, которая приводит нас к тому или иному событию, ставшему вдруг ключевым».

Сколько же времени прошло, как схоронили отца? До этого долго не виделись: в Омск, где доживал старость отец, без нужды ехать не хотелось, да и незачем было. Присматривала за отцом сводная сестра Бориса, Наталья. Удивительно нелепо эта Наталья жизнь свою загубила. Поверила в сказку о возврате молодости. Благо слух по Омску ходил, что есть способ омолодиться: мол, собери только части вещества, из которого можно снадобье составить. Поверила, дура. Целый год украдкой готовилась к заветному превращению. Да видно, обман вкрался в рецепт снадобья: занеможила сразу, как приняла, а потом и вовсе угасла. Борис тогда телеграмме не сразу поверил, думал, хитрят, зазывают. Когда приехал, отец долго рассказывал и винил себя в том, что случилось с Натальей.

— Давно это было, — еще типография на углу работала. Встретил я как-то наборщика. Встревоженный такой был наборщик, подозрительный даже. Ну, я его по незнанию напугал сначала. Да потом пожалел: незлобливый дедок оказался. А вот семейка у деда была занятной. Мне по службе внимательным быть надлежало ко всем, кого замечу за подозрительными делами. Вот я этого деда и начал с того случая караулить да незаметно за ним послеживать. Хитрые вещи открылись.

— В чем же хитрые? — Бориса тянуло в сон, и разговор он поддерживал скорее из уважения, чем интереса. В отце он начал замечать капризы, старческую словоохотливость и назойливую тягу к общению.

— Район был промышленный: народ на виду, все друг о друге хлопотать привыкли. Наборщик этот сначала чужим показался. Потом разобрались — из приезжих он, из сосланной семейки. А в семейку эту кто только не захаживал — всех принимали. А принимали на особый манер: помощь в недугах оказывали, и не придерешься — денег, считай, не брали. Вот наша Наталья и наслушалась небылиц про долгую молодость. Сама-то туда не ходила, а так, понаслышке, втихомолку, стыдясь своих лет и своих мыслей, замесила по чужим рецептам отраву и разом всю выпила. Видишь теперь, что вышло.

Борис тогда не придал значения отцовской болтовне. Позднее, когда не только от отца, но и от других людей, доверие к которым было крепкое, Борис выслушивал фантастические истории, любопытство повело его в сторону той семьи. А из семьи к тому времени осталась одна бабка с моложавым лицом и вредным характером. Одно хорошо — не гнушалась эта бабка помощью соседки, которая с радостью обихаживала старуху и по хозяйству, и с поручениями какими. Вот к ней-то однажды и подошел со своей историей Борис. Сославшись на то, что живет в Москве, а секреты старухи сложны в исполнении, уговорил он соседку помочь ему. За деньги, известное дело. Не забыв печальный опыт Натальи, Борис всякий раз напоминал о тщательной подборке рецептов — и уж если не удается выведать точно, что и как, то присылать все разом. Весь состав по всем «адресам» — сам, мол, разберусь на досуге.